Эльмира Нетесова - Колымское эхо

Игорь Павлович работал в газете, сколько по­зволили нервы и терпение. Он уже давно не обращал внимание на язвительные замечания сотрудников редакции.

До глубокой ночи в его окне горел свет, и никто не знал, чем занят человек в такое по­зднее время. Он пишет или спит при свете, стро­или догадки досужие языки. Бондарев на эти вопросы не отвечал, словно не слышал их.

Иногда, когда на улицах поселка становилось совсем темно и пусто, он выходил из дома со­всем один. Шел куда-нибудь без цели, гулял, дышал ночным воздухом, не рискуя нарваться на случайного встречного. Он даже напевал. Ему никто не мешал, и Бондарев был счастлив в своем одиночестве. Оно его не угнетало. Но порою, замедлив шаг, присаживался на чью-то скамью, курил, сидел долго, думал о чем-то своем. Домой идти не хотелось, и человек по- своему коротал время.

Он думал о жизни, о прожитом и предстоя­щем. Раньше об этом не задумывался. Ну, про­жит день, и ладно, теперь иное одолевало:

— И зачем я скоротал этот день. Ни радо­сти, ни удовольствия не получил. Не встретил ни одного интересного человека. К чему время проканителил? Вот так и сдохну где-нибудь без­дарно, как дворовый пес. Только мороку лю­дям создам с похоронами. Кто-то обругает, что приспичило кончиться прямо на пути и поме­шать людям пройти. Хоронить станут с ругачкой, дескать, навязался со своими похорона­ми, нет бы дома помер, как человек, никому не мешая. Не надо было бы переступать и обхо­дить его.

Вот то ли дело на Колыме! Упал ты или идешь, никому нет дела. Что хочешь, то и де­лай. Места много. Замечания никто не сдела­ет. Кому какое дело. Разве только волк подой­дет обнюхать, можно начинать жрать, если это труп.

Колыма... Темная, холодная безбрежность. Человек здесь, как пылинка. Может завалить снегом, унести ветром, да и стая разорвет в кло­чья, и никто не спросит, кто ты? Зачем жил, чем занимался, прав или нет в своем прошлом, сто­ит с тобой здороваться, подать руку, или пройти мимо, сделав вид, что не узнал. Все в этой жиз­ни относительно, узнали или нет, что от того изменится.

Шагают, бегают люди мимо друг друга. Оста­новиться, перевести дыхание некогда. А куда спешат? Ведь вот настанет тот миг, когда все кончится. Упадет лицом в землю. Все ушло. А зачем спешил, куда торопился? Минутой рань­ше умер? Стоило бежать?

Колыма... Почему она именно теперь так часто встает перед глазами. То непроглядной ночью, то зелеными звездами волчьих глаз, редким огоньком в пути или зоной, ощерившейся колю­чей проволокой. Брошенная или действующая, она всегда страшна своим прошлым.

Да что там давнее? Вон в последний раз за­шел в зону. Захотелось чаю попить, с кем-нибудь живым словом перекинуться. Сколько хо­дил, никого не нашел. Открыл двери в подсоб­ку, а там повесившийся мужик уже догнивает. Нет, лучше не ходить самому по пустой зоне,— морщится Игорь Павлович. И сам не может по­нять, почему так неосознанно и безрассудно тянет на эту Колыму?

Говорят, она ужасна! Да не страшнее других! Назвать ее прекрасной даже язык не поворачи­вается, и вспоминается санный след по талому снегу. Он пришелся на большую поляну пере­зревшей клюквы, и след от полозьев был так похож на кровавый, что поневоле дрожь одоле­ла человека и стало холодно.

Кто тут убит? Кто расстался с жизнью так бесславно? Сколько людей погибло? Ведь клюк­ва густо растет на погостах, это знают все, но никогда не собирают эту ягоду...

Бондарев смотрел на кровавую тропу, уходя­щую в распадок. Это Федор ехал, проверял в последний раз свои капканы, петли и ловуш­ки. Пришло время собрать урожай зимней охо­ты. Федор не станет оглядываться. А и увидит, не дрогнет. Он охотник. Вид крови для него при­вычен и не испугает человека.

Варя и вовсе внимания не обратит. Осталь­ные тоже привычные. Для них клюквенный след — знак того, что скоро наступит весна и можно снять теплую одежду, выйти из дома в халате или рубашке, забыть о холоде, морозе и не бояться стай волков, какие убегут на марь ло­вить мышей и зайцев. И только новичок вздрог­нет. Долго будет думать, идти этой дорогой или обойти ее.

Ведь далеко не все могилы означены. Есть много безымянных. Но ходить по ним нельзя. Это знают все.

Бондарев и без надгробий знает, где кто похо­ронен. Возле иных стоит подолгу, разговаривает о чем-то, советуется или просит прощения. Перед иными могилами становится на колени, припада­ет головой, гладит землю дрожащими руками. До сих пор забыть не может, хотя прошло много лет. Да разве временем измеряется горе? Нет, оно сидит в памяти занозой. Ее не вытащить.