Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]

— Недельки на две, — ответил я.

— Что вам делать через две недели в Ленинграде? — спросил Беркович. — Грязь, слякоть, но если вы настаиваете… Он задумался. — Две недели — это палец.

— А что, можно больше? — спросил я.

— Медицина сегодня творит чудеса, — ответил Беркович, — я могу до полугода. Можно и больше — но потом надо переходить на инвалидность.

— Нет, нет, только без инвалидности.

— Тогда три месяца, — сказал он, — в ноябре здесь все равно делать нечего — вода холодная, кафе закрыты. Хотите три?

— Я не против, — сказал я.

— Тогда выбирайте: двойной перелом бедра, тройной голени, открытый плеча, раздробление таза.

— Давайте таз трогать не будем. Руку можно?

— Можно, но она тянет на месяц.

— А щиколотку?

— Послушайте, — сказал Беркович, — вы Тору читали?

— Нет, — сознался я.

— За такие вещи еврею надо ломать голову. Ну так вот — согласно Торе Бог дал нам 235 запретов. Столько же в нашем теле костей.

И любую можно сломать. Если вы решили перебрать все, то мы кончим в среду, а у меня очередь. Подойдите‑ка сюда, — он подвел меня к скелету, — выбирайте! Кости, окрашенные в красный цвет — три месяца, в зеленый — два, один — в голубой.

Мне почему‑то приглянулась левая красная голень.

— Левая так левая, — согласился Беркович и начал накладывать гипс на мою здоровую загорелую ногу…

— И так я буду ходить три месяца? — спросил я.

— К шаббату снимем, — успокоил он, — а пока хромайте, как следует, чтоб видел весь персонал. Держите костыли.

Я скакал минут двадцать, сбивал сестер, повалился на очередь, наступил на главврача.

— Гинук, — сказал Зовша, — не будем переигрывать.

И мы покатили на море.

— Не понимаю, почему ты выбрал ногу, — говорил Зовша, — шея значительно удобней. Я всегда выбираю шею…

Я скакал по пляжу на костылях и был счастлив — в кармане лежал заветный бюллетень.

— В пятницу он мне снимет гипс, — спросил я, — и что потом?

— Технология такая, — ответил Зовша, — после снятия — отдых, загар, морские ванны. В конце третьего месяца Беркович вновь накладывает гипс и снимает его уже перед комиссией. И прощай взморье.

Я стал ждать пятницу. Я сидел на балконе и читал Тору, которую мне дал Зовша.

— Во многой мудрости — много печали, — сказал Зовша, — и умножая знания — мы умножаем скорбь.

— Это к чему? — спросил я.

— Так, — сказал Зовша, — в августе я печален.

Я сидел на балконе, ел чернику с молоком и читал Тору. Тора была с комментариями.

— Каждый еврей, — читал я, — в своей жизни должен выйти из Египта…

Мне вдруг захотелось все бросить и выйти, прямо в гипсе.

— «Я еврей, — подумал я, — мне 23 года и я еще не вышел!»

Нетерпение охватило меня, я не знал, что предпринять. Я налил себе еще один стакан молока с черникой и здесь принесли телеграмму.

Я вообще ненавижу телеграммы. Особенно во время отпуска. Я развернул:

«Срочно явиться доктору Берковичу, среду, 10.00».

Подписи не было.

Я подумал, что Беркович хочет облегчить мою участь и снять гипс чуть раньше, но сейчас я никуда не спешил. Я хотел сидеть и читать Тору.

«— Поеду, как договорились, в пятницу,» — подумал я.

Я читал весь день и всю ночь напролет. На следующее утро под балконом остановился «газик» и из него вышли два мента.

«— За кем бы это?» — подумал я.

Почему человек никогда не думает, что могут приехать за ним?

Меня вывели в тот самый момент, когда Моисей выводил евреев из Египта.

«— Опять я еду не в ту сторону», — подумал я.

Газик трясся по дороге в Ригу.

— Куда мы едем? — спросил я.

— В Палестину, — усмехнулся один, и оба заржали.

Я даже не мог представить, куда меня привезут. Я воображал всё — КГБ, милицию — меня привезли к Берковичу. В его кабинете хромало, скакало, стонало человек десять загипсованных. За столом сидели члены комиссии, от рож которых меня зашатало. Беркович стоял отдельно, командарм без армии, с лицом белым, будто сам себе наложил гипсовую маску.

Встал мордатый, видимо, председатель.

— Переломанные, — прохрипел он, — хромые, косые и прочие! Начинаем сеанс чудодейственного исцеления! — Вся комиссия заржала.

Мордатый взял первую историю болезни.

— Рацбаум Абрам Львович, 33–го года рождения, открытый перелом берцовой кости, — он хихикнул. — Бедная косточка, болит, небось? А ну‑ка, идите сюда, сейчас поможем.

Перепуганный Рацбаум заковылял к столу, хромая на обе ноги.

— Через три минуты заскачешь, как косой, — пообещал мордатый, — давайте‑ка взглянем на ноженьку.