Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

Вид у Сэма был довольный, он как раз собрался заложить ногу за ногу.

— Со мной этого не бывает, — сказал он. — Конечно, если хочешь, могу поменяться.

— Пожалуйста, Сэм, — еле слышно сказала она.

Поменявшись с ней местами, он обеспокоенно посмотрел на нее.

— Теперь лучше? Представь, Мона тоже любила сидеть по ходу поезда, хотя, по — моему, уж лучше пусть укачает, чем в глаза залетит уголек.

— Так, значит, она сидела на этой стороне?

— Да, всегда на этой, — добродушно ответил Сэм, — если только вагон не был переполнен. В этом случае…

Но тут поезд загрохотал по туннелю, и конца фразы она не расслышала. А в общем, какая разница, спросила она себя pi приготовилась думать о чем — нибудь другом, как вдруг они опять выскочили на свет. Навстречу ей сбегались зеленые поля, но те же зеленые поля сбегались когда‑то и к Моне. Легко говорить, что в былые годы Мона не выдерживала с ней никакого сравнения, ну а сейчас, — как бы она сама выглядела сейчас рядом с той молоденькой цветущей девушкой? В сердце ее зашевелились новые опасения — она забыла, что для Сэма тот давнишний образ Моны давно заслонен другим, менее привлекательным. Потом, по странному ходу мыслей, она стала думать о Сэме тоже как о молодом и цветущем. «Наверное, я выгляжу ужасно», — подумала она, нервно прикладывая руку к волосам, ко лбу, к щекам. Она неважно спала этой ночью и не привыкла вставать рано. И видец же у нее, должно быть. Она не смела взглянуть в зеркало.

В этот момент Сэм, словно зеркало, вернул ей ее отражение.

— У тебя немного усталый вид, — сказал он и вздохнул. — Мона очень сдала в последние годы. Под конец она выглядела прескверно.

Люси пристально на него посмотрела. Беседовать о Моне вряд ли было сейчас лучшим средством успокоиться, но, может быть, это все‑таки лучше, чем думать о ней.

— Я так ее больше и не видела, — сказала она, — после того как…

Ей не понадобилось заканчивать фразу. Он понимающе кивнул, — А она, знаешь, оказалась вполне крепкой, — сказал он просто, как ни в чем не бывало. — Я раньше думал иначе, но ошибался. Мона способна была проворачивать уйму тяжелой работы. Уж это проверено. На первых порах с деньгами у нас было не густо, и она старалась сэкономить каждую копейку. Часто я ложился спать, а она оставалась еще возиться внизу. И знаешь, что она делала? Вощила мне воротнички или чистила башмаки. Ей удержу не было, когда она принималась за работу. Но под конец, — он тяжело вздохнул, — под конец ее изнурили беременности.

Люси вздрогнула.

— Ты не знала? — спросил Сэм, заметив ее изумление. — У нее было четыре или пять выкидышей. Да, они ее замучили. И, можно сказать, разбили ей сердце. Поистине ее тяжкий крест. Она была бы хорошей матерью, как была хорошей женой, но, видно, не судьба. — Он покачал головой. — Много раз, придя со службы домой, я заставал ее в темноте — она сидела и раздумывала над этим. Я старался, бывало, как мог утешить ее, но напрасно старался. Я ей говорил, что она и так мать. Сотни раз твердил ей одно и то же. «Ты и так мать, Мона, — повторял я. — Что же такого, что дети рождались до срока!» Но она была безутешна. Понимаешь, Люси, она не о себе думала, а обо мне. — Голос у него задрожал. — Великодушнейшая из женщин. Знаешь ли, что она однажды сказала? Мол, знай она, что не сможет иметь детей, ни за что бы не вышла за меня замуж. Можешь ты себе представить что‑нибудь благороднее? Пожелать, чтобы ее заменила другая женщина, — какая для этого нужна самоотверженность!

Отвлекшись на минуту от своих мыслей, Люси прислушалась.

— Не может быть, Сэм, чтобы она действительно так думала, — запротестовала она.

Сэм покачал головой.

— Нет, именно что так, ты и представить себе не можешь, какой это был цельный характер. Больше того, Люси, она имела в виду не кого‑нибудь, а тебя.

Это было слишком.

— Нет, нет! — воскликнула она, закрывая лицо руками. Одно дело ей самой знать, что она продолжает жить в его сердце. Совсем другое, чтобы Мона об этом знала. — Она не называла моего имени, Сэм!

— Ну, может, не в тот, последний раз, — с благоговением произнес Сэм. — Она была так деликатна. Но имей в виду, что твое имя не было в нашем доме под запретом. Она часто о тебе говорила, особенно в начале нашей супружеской жизни, потому что… — он наклонился вперед, — видишь ли, она знала, что занимает второе место. Да, Люси, да, твое имя стало ходячим словечком в раннюю пору нашего брака. Чем‑то вроде шутки. Ну, не сердись. Такая веселая безобидная шутка. Да, у Моны было редкое свойство — она умела трагическое превратить в смешное. На ее месте другая женщина ожесточилась бы против тебя, особенно если вспомнить, какой ты была тогда, а ведь она — вот еще повод для ожесточения! — она прекрасно сознавала, насколько ты красивее ее. Мона частенько говорила, что таких красавиц, как ты, теперь не встретишь. — Он покачал головой и тяжело вздохнул. Люси подумала было, что он вздыхает по ее ушедшей красоте, но нет. — Щедрая, великодушная! Вот какая была Мона! — И, к великому ее ужасу, он достал платок. Но оказалось, что Сэм всего — навсего собирается высморкаться. — Ее благородство, как никогда, проявилось перед концом, — продолжал он. — Когда она почувствовала, что смерть близка, мысли ее были не о себе, а обо мне. Ей невыносимо было думать, что обо мне некому будет заботиться. Знаешь, Люси, как‑то я пришел в больницу, а на жилете у меня не хватало пуговицы, и, когда она заметила это, по лицу у нее потекли слезы. «Сам знаешь, ты всегда у меня был ухоженный, — сказала она. — Мне больно думать, что теперь все пойдет по — другому». В тот день она заставила меня пообещать, что мысль о ней не помешает мне еще раз жениться, если я найду нужным. По я уже, кажется, говорил это? — вдруг с беспокойством спросил он.