Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

— Не спишь?

Она не пошевелилась. Лицо ее совсем растаяло, слезы залили щеки. Он не знал, что сказать ей. Фонарь на улице теперь сиял, туман рассеялся.

— Все кончено, — прошептала она.

— Откуда ты можешь знать?!

— Я чувствую. В шесть пойду позвоню в больницу, но я и так чувствую.

Лицо ее сморщилось, из закрытых глаз снова потекли слезы.

— Ты иди, Джонни. Дома, наверное, беспокоятся о тебе.

Дрожа от холода, он оделся, поглядывая на пустые бутылки на полу, — иные из них стояли по стойке смирно, иные лежали. Надел фуражку с белым верхом, погладил плачущую по сгорбленной спине, сказал:

«Помоги тебе бог» — и поднялся на тротуар. Было темно, как ночью. Он поглядел на ее лицо — смутное пятно, белевшее внизу за запотевшим стеклом, махнул ей рукой и пошел прочь.

Дойдя до Угольной гавани, он остановился на середине железнодорожного моста и положил ладони на мокрые перила. В шести милях от него, на другой стороне спокойного залива, мерцала по берегу цепочка оранжевых огней, а дальше на запад в зеркале облака рдело свечение ночного города. В воде залива, черной, как нефть, отражался ходовой огонь угольной баржи. Он глубоко вдыхал сырой холодный воздух и помаргивал зудевшими с недосыпу веками.

— И все‑таки я люблю тебя, стерву, — негромко сказал он. Потом выпрямился, приложил ладони ко рту наподобие мегафона и дико проорал над заливом: — А ты меня любишь?

Под нависшим зеркалом облаков далеко простирался город.

Он погладил камень перил и вспомнил: «Да будет мирен твой последний сон и путь к твоей могиле проторен» — и зашагал домой, заломив фуражку, размахивая руками, высоко держа голову. Медленное колесо света выводило строку за строкой на воде главной гавани. Вдалеке, на отмели Киш, равномерно вспыхивал и гас луч маяка. Единственным звуком, провожавшим его до самого дома, был слабый и отдаленный гул вроде пчелиного — утренний рейс за море с дублинского аэродрома.

Когда он пробирался к себе, сверху донесся шепот:

— У тебя все в порядке, милый?

— Да, мама!

— Папа спит.

— Хорошо, мама.

— Ложись спать, солнышко.

— Да, мам. Я буду спать, спать, спать.

И конца было не видать мелкому дождику, когда под вечер Том Кеннеди вылез из автобуса и оказался на Главной улице Кунлеена; здесь, в монастырском колледже, или попросту МОК’е, предстояло ему начать жизнь учителя. На дождик он и внимания не обратил. Окинул взором городишко, посмотрел на часы: до того, как все закроют, оставалось ровно семьдесят минут. Попросил водителя показать, если не трудно, где тут гостиница. Водитель улыбнулся. Нет, не трудно. Гостиницы нет. Впрочем, комнату можно снять на этой же улице, вон в том высоком доме, который старая миссис Гестон именует пансионом. «Только больше соверена ей не давайте. Жильцов у нее в пансионе отродясь не бывало».

Взяв свечку, старуха привела его в комнату под самой крышей, сырую и холодную, точно склеп. Покончив с этим, он тотчас вышел, тоскливо огляделся и заскочил в первую же пивную утопить досаду. Телеграмма от настоятеля «Выезжайте занятия завтра» означала одно из двух: либо кто‑то уже до него приезжал, увидал Кунлеен и плюнул на это дело, либо сюда вообще никто ехать не желал. Покамест бармен не погасил масляные лампы, он пил не переставая, потом вскарабкался к себе в комнату, вывернул на кровать все, что было в карманах, и дрожащими руками сосчитал монеты, прикидывая, хватит ли на обратный билет до Дублина. Выяснилось, что от пяти фунтов, с которыми он ехал, уцелело одиннадцать шиллингов и два пенни, и теперь он взирал на свое прошлое и свое будущее сквозь туман, окутавший фонарь за окном…

Взглянуть на него, задать пару вопросов, и все про него будет ясно. Выглядит лет на сорок пять (было ему тридцать шесть); седая барсучья шевелюра; веки красные, как у ищейки; ноги в широких штанинах, точно слоновьи; ходит вперевалку, как тюлень, и лет пятнадцать выпивает. Что же до его профессиональных качеств учителя английского языка, то лет восемь назад, с грехом пополам прослушав в университете вечерний курс, он получил в Дублине степень бакалавра искусств, и, покуда учился (как, впрочем, и до того, и после), ни на одной работе, за какую ни принимался, удержаться не мог — был он и секретарем в туристском бюро, и переписчиком в рекламном агентстве, и распространителем подписки на «Британскую энциклопедию», и помощником редактора «Айриш дайджест», и заместителем помощника редактора юмористического еженедельника «Тарарам», и служащим на аукционе, и подручным букмекера, и сборщиком в богоугодной организации, проповедующей полное воздержание от спиртного. Три дня назад его оттуда уволили за то, что он в одиннадцать часов вечера заявился к приходскому священнику в Киллини совсем уже косой. И тут он решил, что ничего не остается как пойти в учителя. Проглядывая наутро мелкие объявления в педагогической колонке «Айриш индепендент», он обнаружил вакансию учителя английского языка в МОК’е Кунлеена, в графстве Керри. Не мешкая, он написал настоятелю, что имеет степень бакалавра искусств первого класса и три года практики в Англии, прибавив, как оно в самом деле и было, что двадцать лет назад сам обучался в монастыре, в Корке. Он отправил письмо, моля господа, чтобы тем временем хоть что‑нибудь успело подвернуться, только бы не учительствовать. Но единственное, что, повергнув его в смятение, подвернулось, была телеграмма.