Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть

— Я вот захочу и уйду, а вы делайте то, что вам приспичит… дело ваше! Во — первых, я хочу смыться, потому что я не вор, а во — вторых, потому что может проснуться этот человек или кто другой, кто есть в доме, а ты, Шанчик, способен на любую глупость, которую потом уже ничем не исправишь. Уж я тебя знаю, хотя и не знал настолько, чтобы предположить, что в тебе и такое сидит… А теперь давайте, пустите меня: вы же знаете, что у меня и свой характер имеется. — Разговор у нас шел, как сейчас пом- пю, вполголоса, в углу коридора.

— Подожди немного, парень, — пробормотал Клешня, говоря со мной уже по — другому, почти уважительно. Но вид- по было, что ему снова ударила в голову его проклятая блажь. — Ты же знаешь, что я пришел сюда ради этой женщины. На весь этот хлам мне плевать — хочешь, отдам тебе… чтоб ты знал! Но я отсюда не уйду, не побыв с нею. Когда мы ее найдем, то можете проваливать — мне все равно… но сейчас я прошу тебя не уходить, понял?

Он нес весь этот вздор ну совсем как сумасшедший. И скажу вам, сеньор, что хотя меня не так просто запугать, по все же страшно было смотреть па этого человека, когда он стоял там, при свете огарка, и в его безумных глазах была такая решимость, что встапь сейчас у него па пути десяток человек — ои бы первый напал на них. Окурок или тоже этого испугался, или же рассердился, как бывало всегда, когда его дружок начинал говорить о женщинах, но только и он вдруг заворчал:

— Прав он, этот самый, ведь прав… Пошли уж отсюда, не упирайся. Того, что взяли, хватит все дела устроить… Пошли, а то не ровен час…

Но Шанчик ничего и слышать не хотел. И вообще не раз в тот день можно было заметить, что, как только ударит ему эта мысль в голову, так лицо у него становится как у безумного. Стиснет зубы — аж челюсти ходуном ходят, и дышит тяжело, будто воздуха ему не хватает, а глаза сужаются, останавливаются и леденеют, точь — в-точь как бывало, когда он хватался за нож во время своих похождений и стычек в кабаках… И чего мы добились своими возражениями? Только того, что еще сильнее взыграла в нем безумная эта страсть, не дававшая ему покоя с того самого момента, как мы увидели госпожу де Андрада, глаза бы мои на нее не смотрели!

Так вот, не обращая на нас ни малейшего внимания, будто нас тут и вовсе не было, он пошел обратно по коридору, матерясь во весь голос, пиная ногой двери, которые раскрывались безо всякого усилия: видно было, что они без задвижек. Мы даже зашли в две комнаты — и никого, словно дом вымер весь, а я‑то предпочел бы, чтобы кто‑нибудь вышел — и будь что будет! Я готов был схватиться с кем угодно, хоть на кулаках, хоть на ножах, лишь бы не эта тишина и множество зал, набитых красивыми вещами и уставленных накрытыми столами — как для званого обеда. И это множество спален с огромными и роскошными кроватями, будто только что застеленными, в которых никто не спал! И всюду горел свет…

Клешня, сжав зубы и тяжело, со свистом дыша, ворошил шпагой простыни и одеяла, протыкал пологи, распахивал настежь шкафы… И вдруг, даже не заметив как, мы оказались в галерее, на которую смотрели утром снаружи, из сада.

Внутри опа была очень просторная и вся уставлена горшками с цветами. Длинные плети какого‑то растения стлались по стене и покрывали весь потолок. Полпая луна светила прямо в окна. Мы погасили свечи, что несли с собой, и все будто утонуло в светящемся белом тумане, вещи и люди вдруг стали как привидения.

— Пошли, Шан, пошли, раз уж так удачно сюда попа ли, — все решительней уговаривал я его. — Дело так повернулось, что хорошим оно не кончится. А галерея низко, мы спрыгнем и не заметим…

И в этот момент мы увидели, как из глубины дома приближаются по коридорам мигающие огоньки. Клешня вынул ключ, торчавший снаружи, и запер галерею изнутри, и мы быстро пошли по ней, ища место, где было бы проще спуститься. За дверью послышался шум голосов, и кто‑то сильно дернул ее несколько раз, пытаясь открыть или сорвать. И вдруг Шан, шедший впереди, замер как вкопанный и попятился к иам. Запинаясь, он бормотал:

— Там она, там…

И правда, за одним густым кустом с большими листьями мы увидели прекрасную сеньору. Она сидела, вся залитая лунным светом, точь — в-точь как мы ее видели утром: глядя в сад и вытянув вперед руки, а глаза были неподвижны и блестели, и была это такая красота, какой на этом свете еще не видели! Мы остановились так близко от нее, что даже страшно было дышать. У меня сердце так гулко билось в груди, что, казалось, все должны были слышать его удары… Она сидела в кресле — каталке и держала на коленях ребеночка. Тут Клешня шагнул вперед, вышел из‑за куста и стал с ней рядом.