Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть

А Ноно, стало быть, развалилась в кресле около жаровни. В углу рта, как всегда, сигара, ноги здоровые, как тележные оси, а рожа вся побита оспой и толстенная — шире, чем у любого честного христианина, как ты его ни раскорми, а снизу еще два или три подбородка, рыхлые и волосатые, и вроде бы они и не ее вовсе, а так, подвешены… На жаровне у нее стоял кувшинчик вина, и время от времени она протягивала к нему руку, отводя в сторону свою необъятную грудь, чтобы не застила, и отпивала долгими глотками, не переводя дыхания. И после каждого глотка отдувалась, как архиерей, и говорила сама себе, не теряя серьезности: «На здоровьичко, Ноно, пусть эго и будет та хворь, от которой тебе помереть, и пусть весь мир катится к чертям собачьим!..», потому как женщина опа была с большим гонором.

— Видишь, ненаглядный ты мой, — мурлыкала тем временем Лола, ласкаясь к нашему пентюху, — видишь, как тебе хорошо было бы здесь со мной, и ни в чем‑то тебе не было бы отказа… Где ж ты шлялся?..

— Слушай, Лола, ты же знаешь, как я тебя люблю, но чтоб меня держали на привязи — это уж ни под каким видом, как говорят…

— Ладно, ладно, негодный, ведь я уже две недели тебя не Вижу, я же тебе за это время кучу записок послала… И с кем ты только путаешься!..

Окурок поначалу все глазел на них с этой своей усмешечкой, от которой просто с души воротит, — она у него означает, что ои или издевается над людьми, или ему заранее все ясно. Но в конце концов перестал обращать на них внимание и пристроился к хозяйке и стал нашептывать ей что‑то такое, от чего она захихикала, не забывая, однако, при этом перемешивать лопаточкой уголья в жаровне.

Из‑за двери было слышно, как в гостиной гуляют клиенты с девицами и как они пляшут под гитару слепого Кудейро, который сиплым голосом пел по — кастрацки всякие там мазурки:

###

Ах, кто бы по морю мостки проложил —

Я б тотчас в Бразилью к тебе поспешил!

Но нет через море мостов, ни перил.

И свет мне не мил…

Ах, нет!

Потом стали щелкать кастаньетами и звенеть бубенцами, да посильнее, чтобы шуму побольше. Слышно было, как двое — не иначе Хименес и Кинтела, это они обычно доставляют всем такое удовольствие, — пустились вприсядку под общий хохот, лихо отбивая каблуками по деревянному помосту, который ухал что твой барабан:

Спляшем с носочка, Спляшем с каблучка.

Эх, да два шажочка, Эх, да два скачка!

С самого носка!..

Окурок и Ноно сплетничали себе потихоньку, отпивая из носика кувшина, и когда она говорила, то дым струился у нее изо рта вместе с дыханием. И казалось, что ее голос и дым были одно и то же и что каждое ее слово дымом повисало и медленно расплывалось в воздухе.

А Вигезка тем временем уводила своего дружка все дальше и дальше от лампы. Наконец она усадила его на диван — у них стоит там такой, с соломенным тюфяком, в темном углу комнаты. Здесь она стала к нему ласкаться, и легонько целовать в шею, и покусывать уши, а этот наглец натянулся весь и смотрит куда‑то поверх ее головы, а руки запустил под ремень и прижал к животу и не полапает ее ну самую малость — я от одного этого начал беситься.

А раз Ноно нам уже подпустила между прочим, что вот, мол, «пришли клиенты и гуляют всухую…», то мы потребовали пару бутылок анисовой и еще пару — кофейного ликера: желудки у нас за день так настрадались, что принимали теперь только что помягче да послаще… Попозже послали Фанни, горничную, в трактир Шенеросы за горшком требухи, да побольше, но мы к этому и не прикоснулись…

И тут из двери, что ведет в спальни, появилась Колючка, оправляя волосы, а за ней — Пепе Ефрейтор собственной персоной! Зовут его так, кстати сказать, с тех пор, когда он и вправду служил ефрейтором саперов. Этот вот самый Пепе хоть и всего‑то сын сапожника Аржимиро по прозвищу Холера, чья лавка у Нового Моста, а строит из себя ваше благородие, потому как, изволите видеть, служит писарем в городской управе. Короче, этот парень — из тех хлыщей, у кого пуговица в кармане да вошь на аркане, а всего благородства — что носят плащ и шапокляк да водят знакомство с образованными господами, потому, мол, все они республиканцы или черт их разберет и собираются на Прошпекте говорить речи, которых никто не понимает, пока не придет полиция и не вытолкает их в три шеи. Но странно было вдруг увидеть его здесь, у Ноно; а я‑то всегда думал, что он клиентом ну хотя бы в доме Каридад или Монфортины, где, как вы сами понимаете, а я уже о том говорил, меньше чем за пять песет и не думай…