«Подожди, — перебил он. — Теперь я понимаю, я все время чувствовал это. Я понимаю, почему между нами никогда не возникало близости. Но зачем тогда ты ходила со мной на танцы, зачем позволяла целовать себя? Если бы ты сказала, что тебе это неприятно, я бы не вел себя так».
Она опустила голову и смотрела на свои стиснутые руки, лежавшие на коленях. Потом робко ответила: «Я думала, что тебе нравятся все эти иностранные штучки, а мне хотелось нравиться тебе. Я думала, что если откажусь, то ты… можешь больше не прийти». Последние слова она произнесла совсем тихим голосом.
«Как же тебя зовут?» — требовательно спросил он.
«Мин Син — Сияющее Солнце», — сказала она.
«А меня Юн Ань — Отважный Мир», — сказал он.
Минуту они молчали.
Потом он опять заговорил. Он подался вперед на своем стуле: «Ты хочешь сказать — ты действительно хочешь сказать, что предпочитаешь больше все наше?»
«Намного, намного больше», — неуверенно проговорила она.
«Тебе не хотелось бы иметь такой дом?» — настойчиво выспрашивал он.
«Нет», — слабым голосом сказала она.
«И танцы не нравятся, и катание на машине — все то, чем женщины занимаются целыми днями?»
«Нет».
«Тогда нам больше не нужно тратить время таким образом», — помолчав, сказал он.
«Больше не нужно», — повторила она.
Он помолчал еще. «Я тоже не люблю целоваться», — объявил он.
«Тогда давай больше никогда не целоваться», — предложила она.
«А разговаривать будем на нашем родном языке, я сниму все эти заграничные тряпки и снова надену халат, и мы будем жить, как велит старая добрая традиция, и я буду курить кальян».
«А я больше никогда в жизни не надену кожаные туфли, — сказала она. — И никогда не буду есть масло, которое ненавижу, и вообще никакой иностранной пищи, у нас на столе будут пиалы и палочки, и в моем доме будет дворик и никаких лестниц, и я хочу много детей».
Он видел все то, о чем она говорила, дом и двор, домашний очаг, их родное и кровное и их самих, какими они хотят быть. Слова сами полились у него с языка: «Ты выйдешь за меня замуж? Будем ли мы…» Он запнулся. Поднялся и с решительным видом встал перед ней. «Нет, не так, — сказал он. — Госпожа Фан, мой отец направит вашему отцу письмо. Оно скоро придет — я сейчас…» Он был уже у двери и обернулся к ней. Она поднялась, поклонилась и осталась стоять, глядя на него, пробудившаяся, теплая, как роза. Вот так впервые он увидел ее. Такая она была настоящая чудесная, живое существо одной с ним крови. Они вырастят цветы лотоса у себя в пруду, у них будет своя бамбуковая роща, и летом они будут читать там стихи — старинные четверостишия. Ему всегда хотелось иметь для этого время.
«Вы уходите, господин Лин?» — она произнесла старинную формулу прощания.
Слова прозвучали так нежно, что ноги сами внесли его обратно. Но он вовремя спохватился. «С иностранными манерами покончено», — твердо сказал он. Он вышел в холл, но, не удержавшись, снова заглянул в дверь. Она тихо сидела на диване, сложив маленькие руки и аккуратно составив маленькие ножки, — так, наверное, сидела его мать в пору своего девичества. Она смотрела прямо перед собой и видела — он знал это — дом, дворик и множество детишек, весь этот надежный старый уклад жизни. Она ждала его, такая красивая, прелестная… «По крайней мере, пока покончено», — поправил он себя, торопясь к выходу.
«Мой мама не рюбит так темуно», — сказала Эцу.
Она взглянула вверх, высоко вверх, на длинного американца, с которым шла сейчас по улице своего родного городка. В этом городке она прожила всю жизнь, но он стал не похож на себя с тех пор, как в нем появились американцы [2] …с тех пор, как в нем появились американцы… — Речь идет о периоде после второй мировой войны, когда американские поиска некоторое время находились в Японии.
. Никто толком не знал, как теперь быть, но все очень старались угодить завоевателям. Эцу держалась совершенно прямо в кольце руки Теда. Она называла его Тэду.
«Ты отдашь маме этот шоколад, и она будет довольна», — ответил Тед. Он сжал ее крепче. Здоровенный оби, который она носила, ужасно мешал.
«Сняла бы ты со спины эту диванную подушку», — недовольно проговорил он.
Она засмеялась. Это означало, как он знал по опыту, что она не поняла сказанного, и он полез в карман за словарем.
«Сядь», — велел он. Они дошли до парка, где была скамейка. Она послушно села, и у него освободилась рука. Он посмотрел слова «диван» и «подушка» и ткнул пальцем в ее шелковый оби. Она кивнула.
Читать дальше