Пэт Конрой - Пляжная музыка

— Я стал жертвой общества, где господствуют мужчины и где меня не так поняли.

— Ты поступил как грубиян, — добила меня Ли.

Каждый раз, когда я терял самообладание, повышал голос или когда оказывался в ситуации, содержащей семена раздора, Ли напоминала мне о моем самом спорном нарушении итальянских обычаев. Случилось это в наши первые месяцы в Риме, когда я еще только пытался приспособиться жить без всякой помощи, с ребенком на руках в чужом городе. Каждый день я сталкивался с необходимостью удовлетворять самые разные потребности и желания малышки. От меня требовались умения городского менеджера, способного провести ее через все засады, которые Рим устраивал на нашем пути. Только чудом удалось найти нужного педиатра. Чтобы установить телефон, потребовались: три поездки в ратушу, четыре — в телефонную компанию, три взятки наличными и ящик хорошего вина консьержу, знавшему брата друга, жившего по соседству с мэром. Город явно гордился своей крайней неэффективностью. Его добродушная анархия каждый день доводила меня до изнеможения.

Однако никаких неприятностей в Риме со мной не случалось до тех пор, пока я не потерял бдительность, прохаживаясь на Кампо деʼФьори мимо прилавков под тентами, оберегавшими от солнца сказочные фрукты и овощи. Я вел дочку по шумному людскому муравейнику и разглядывал штабеля фруктов, где осы сосали нектар слив, а шершни, как щенки, резвились между гроздьями винограда и сочными персиками. Указав Ли на ос, я сказал, что между торговцами и ними существует что-то вроде дружеского соглашения: первые продают фрукты, а вторые их едят.

Похожая на театр уличная жизнь Кампо сразу же очаровала Ли, как только мы поселились по соседству. Каждый день мы начинали с северной части рынка, где покупали хлеб, а кончали магазином братьев Руджери, который пропах сыром и свининой и в котором с потолка свисало пятьдесят окороков prosciutto [14] Пармская ветчина ( ит .). . Из подсобки выкатывали головы пармезана величиной с колеса грузовика. Всего братьев было пятеро, причем каждый являлся уникальным и трагическим персонажем, словно все они играли роли в пяти разных операх. Каждый брат был самобытен и вносил ноту импровизации и театральности в продажу их ароматного продукта. Именно у дверей их магазина я напросился на неприятности, когда вспомнил, что забыл купить оливки.

И когда мы с Ли снова пошли вдоль Кампо, мимо точильщика ножей, мимо ларьков, торгующих легкими и требухой, то наткнулись на пылающие остатки брака четы Де Анжело. Хотя нам потребовалось время, чтобы запомнить их имена, я уже несколько раз становился свидетелем стычек между Миммо и Софией Де Анжело на пьяцце Фарнезе. Миммо был работягой и алкоголиком, его часто можно было видеть сидящим с бутылкой граппы на пятидесятиметровой каменной скамье, огибающей фасад палаццо Фарнезе. Это был коренастый мужчина с волосатыми плечами и толстыми мощными руками. Граппу он пил прямо из горлышка и при этом не столько пьянел, сколько мрачнел. А помрачнев, принимался браниться себе под нос, жалуясь на жизнь. Обычно потом к нему подходила жена, и они начинали орать друг на друга, да так громко, что эти крики были слышны и на набережной Тибра, и на улицах, ведущих с пьяццы Навона. Похоже, если Де Анжело и соблюдали какой-то протокол за закрытыми дверями своей квартиры, то на их яростные публичные схватки он не распространялся. Мы с Ли несколько раз наблюдали из окна их ссоры, и можно сказать, что по громкости звука и набору бранных слов эта римская парочка просто не имела себе равных. Заканчивалось все обычно тем, что расстроенная и плачущая София ударялась в постыдное бегство в сторону дома, понимая, что вся площадь прислушивалась к ним и явно наслаждалась их актерским мастерством.

— Он злой, — заявила Ли.

— Итальянцы не дерутся, — сказал я ей. — Они только вопят.

Однако семейные ссоры Де Анжело становились все чаще, а децибелы все выше. София была привлекательной, слегка мелодраматичной и при этом на десять лет моложе своего сурового, грубого мужа. У нее были красивые ноги, полная фигура, а глаза до краев наполнены болью. Каждый день Миммо пил все больше, София рыдала все горше, а их языковое общение все сильнее наполнялось исконной тоской и безнадежностью бедняков. Мария сказала мне, что Миммо угрожает убить Софию, так как та позорит его перед соседями, а мужчина становится полным ничтожеством, если теряет уважение друзей и земляков.