Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

— А вы не обзывайте, товарищ капитан… И принуждать ни к чему тоже. Если разобраться, так ведь правду…

Остюков круто повернулся к баркасу, с минуту постоял в раздумье и бросил через плечо Борису и Пане:

— Сидите, праведники! Обойдемся.

Его растерянность угадывалась и по тому, что он ничего не ответил Половиченке, и по тому, с какой поспешностью спрыгнул он в баркас. Что ж, понятно: сегодня Тищук, завтра Половиченко, а послезавтра…

И все же Остюков увел баркас к ставникам. Все глуше доносился плеск весел.

Клочьями плыл туман. Плыл и плыл. К утру похолодало, и он опять поднялся выше, и в нем утонули верхушка мачты, нос «Креветки», в нем исчезли береговые огни.

Время сместилось. Борис уже не соображал, сколько он сидит на трюме, не вставая, — час, сутки, год?.. Сто лет?..

Может, и в самом деле там, за молочными разливами тумана, на замшелых береговых камнях Тамани дожидается контрабандиста Янко дивчина с русалочьими волосами, гибкая, как хворостина, изворотливая и упругая, как змея. И, может, уже бежит с горы навстречу Янко — слепой мальчик с мешком, в который сгреб, что под руку попалось: шкатулку, шашку в серебряной оправе и дагестанский кинжал странствующего с подорожной по казенной надобности офицера…

Борис крепко потер лоб, отогнал наваждение.

«Так нельзя, друг ситцевый. Так нельзя — ни два ни полтора. Надо знать, за что стоишь. И стать — так уж стать. До конца. Иначе худо тебе будет. Да и не только, дружок, тебе. Всем худо. До какой жизни мы этак докатимся?»

Из раздумья его вывел Тищук.

— Сдается мне, не испугался нас Колдун, — тихо сказал он. — На славу свою надеется. Авторитетом, сволочь, давить будет. Ребят науськает, коситься начнут.

— Не ной! Мне, думаешь, сладко? А только мне кажется, есть один путь: вот придем на базу и расскажем все начальнику. В парторганизацию пойдем! В горком! — возбужденно проговорил Борис, чувствуя, как с каждой минутой укрепляется в нем решимость бороться с Остюковым какими угодно средствами, не уступать ему, не сдаваться. — Хватит, о нем статьи писали! Пусть теперь ему статью припишут, Колдуну этому…

Паня рассудил по-другому:

— Он теперь месяц на базу не заявится. Рацион на борту есть, задание получено идти в Черное море, к берегам Кавказа…

— Только и его времени, что месяц. Перетянем на нашу сторону Половиченко, Мацневича — они хлопцы хорошие, — и ничего Колдуну с нами не сделать. Самовольничать ему не дадим. А рано или поздно мы его выведем на чистую воду.

В тумане послышались плеск весел и сдержанный говор гребцов.

— Эй, на сейнере, — позвал с баркаса боцман. — Держи осетра!

Но на сейнере осетра не подхватили, и он шлепнулся в море.

Борис еле открыл дверь кубрика. Ее прижимало ветром, она разбухла от воды, литыми глыбами обрушивавшейся на «Креветку».

Борис задохнулся — ветром забило рот, выжало из глаз слезы. Берет — «Жалко, новый был берет!» — сорвало с головы и унесло в море.

Несколько минут он стоял в проходе, судорожно сжав пальцами поручни. «Креветка» то и дело опрокидывалась в провалы между волнами, черпала бортами воду. Вода в шпигатах хрипела, и казалось, что сейнер захлебывается.

Шторм нагрянул, может, и не такой уж страшный, ко «Креветка» шла с трюмом, доверху наполненным ставридой. К тому же сейнер был не новейшей конструкции, когда-то сработали его из дуба, а не из сосны, и осадку он имел низкую: даже при малом волнении захлестывало.

Перед глазами Бориса мельтешила размочаленная швабра. Поднимаемая волной, она то распластывалась на ней вровень с бортом, то приставала к оголенной обшивке, будто приклеенная. У швабры был толстенный держак, сделанный из обломка багра, и удержать ее в руках стоило немалых усилий. Мякенькому когда-то попало от Остюкова за то, что он не удосужился малость обтесать деревяшку, когда привязывал к ней пеньковые шкертики. Мякенький не внял словам капитана-бригадира, и по общей лености швабра так и осталась неуклюжей, к работе малопригодной.

«Надо бы ее втащить на палубу, а то вечно болтается за бортом, — вяло подумал Борис и взялся за держак, привязанный к поручням, но толстый мокрый держак выскользнул из пальцев. — Заходим в порт обвешанные разным хламом. Людей стыдно».

Он еще раз попытался ухватить держак. Но когда резвая волна накрыла его с головой, он отскочил от борта.

Около трюма боцман с Тищуком откачивали помпой воду. У обоих были растерянные лица. Оба были мокры, по извилинам зеленых, твердых, как жесть, роб текли ручьи.