Анатолий Королев - Эрон

— Тогда подари, — Блот угодил в цель.

— Хорошо, — она отрезала столовым ножом кусочек карандаша размером в половину мизинца. От прикосновения к металлу аромат гейши издал слабый обертон мускуса. Блот не ошибся — в основу мази были заложены пахучие выделения насекомых.

От тигровых креветок дива отказалась, но вот вино в бокале отпила с большим смаком. Попросила разрешения закурить, она уже успела заметить или догадаться, что француз сторонится дыма. В ней легко и гармонично сочетались грубоватый шик с сильно выраженной тонкостью чувств. А губы шлюхи были на вид нежны, как у ребенка.

От внимания парфюмера также не ушла ее рука. Бесцеремонно взяв, кисть дивы, — вздрогнув, она подчинилась — Блот с удивлением принялся изучать ее пальцы. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел женщин с таким совершенным строением фаланг, ногтевых лунок, самих ногтей; с таким лайковым перчаточным натяжением кожи. Тяжелые прекрасные холодноватые пальцы исключительной формы были увенчаны не ногтем, а твердым клювом птицы. Руки для рекламы мыла, духов, перчаток, бижутерии, которым не было цены! И надо же! — всего лишь лапки московской проститутки шарить в кошельках и ширинках.

— Конец света! Ты кто — цыганка? — шлюха вырвала затекшую руку. — Видел? У меня нет линии жизни.

— Что это значит?

— А то! Моя жизнь может прикончиться в любую минуту. Я обречена. — Она достала часики из футляра крокодиловой кожи, пристегнутого к запястью, — так, прошло полчаса. Учти, каждый мой час —100 долларов. Поболтать, потанцевать. А за фак в вагине я беру двести баксов, пер ост — пятьсот. Все ясно? Все французы жмоты; решайся на подвиг, Париж.

Ах вот оно что! Она обречена… а он всегда влюблялся в обреченных женщин. В ней мерещился призрак Женевьевы…

Блот, размышляя, с грустным наслаждением ипохондрика обжирался мидиями; иссиня-черные раковины с приоткрытыми ртами не без грации лежали на горке колотых льдинок. Лед украшен лимонными дольками. Серебряная ложечка — любимый предмет романиста — птичкой ныряла в темень между створок, откуда выносила на кончике клюва ярко-желтое желе моллюска. Мидии в Москве оказались не хуже парижских — не слишком пресные и не слишком кислые, в самый раз: нежно беззащитные, как… как губы обреченной девушки над краем блеска стеклянного сосуда с красным вязким вином…

Блот пытался найти на ее лице хотя бы малую толику порока. И не мог. У бляди было лицо юной девственницы — высокие кошачьи скулы, невинные губы, слегка втянутые щеки, васильковые, чистого колера, глаза. Ее хотелось развратить. Трижды прав маркиз де Сад — нас возбуждает не объект распутства, а идея зла. Блот колебался — есть ли основания изменить своему правилу? не иметь проституток?

— Ты надолго в Москве?

— Нет.

Блот улетал утром.

— Вижу, что ты провернул выгодное дельце. Бедная Россия, тебя опять обокрали. Пей до дна за удачу. Ты наваришь на своем преступлении сотню лимонов.

От шлюхи ничего нельзя скрыть, а ведь еще минуту назад Марсель Блот считал свое лицо абсолютно непроницаемым для чужих глаз, и он чуть дрогнул:

— Да, можешь меня поздравить, я совершил самое удачное преступление в своем бизнесе.

— Поздравляю, подлец. Никогда не сую нос в чужие дела. Но прости, никак не могу раскусить, чем ты промышляешь. Ты — необычный человек. Это ясно. У тебя в руках очень редкое дело… Наверное, ты способен победить рулетку. Не пробовал?

— Нет, — то же самое говорила ему Женевьева.

— Попробуй. Рискни, Париж. Ты так чуток, что переиграешь все колеса в своем Монте-Карло. Клянусь. У меня собачий нюх на такие дела… Признайся, чего ты морщишься?

— Признаюсь — тот тип через два столика дурно пахнет.

— Он что, навалил в штаны?

— О, нет. Он смешал два сорта туалетной воды «Роша». От него несет не дерьмом, а бездарностью…

Тут подали горячее. Вид блюда был по-азиатски дик — на круглом подносе в оборке кудрявых салатных листьев высился башней натуральный тетерев! Блот растерялся, не понимая, каким образом есть эту птицу в перьях. Он даже трусливо тронул ее изумрудное оперенье вилкой, под смех проститутки. Тетерев оказался всего лишь чучелом-крышкой, прелюдией для разжигания адского азиатского аппетита. Но вот птица поднята… и надо же! темное перепелиное мясо оказалось приготовленным по всем канонам поварского искусства: дичь тушили с добавками шпига, перепел был пропитан бульоном фюме, и ежевично-клубничный соус в фиале был в самый раз: в меру кисло-сладким, не густым и не легким, а чуть оторванным от донца. Правда, Блот ограничился двумя-тремя клевками вилки. Он ел как всегда, закрывая глаза, чтобы лучше слушать музыку вкуса, — раздувая ноздри и шевеля ушами, эстет, черт возьми!