Анатолий Королев - Эрон

В горле краснеет пулевое отверстие, из него по воде тянется алая дымная лента красного голоса: мне смерть вспоминается ныне, как забытое в запахе мирры. Она есть мое воссидание в тени паруса, полного направляющим ветром заботы и защищающим мое молчание от солнца слов.

В пещере потемнело.

Лицо фараона как бы нахмурилось.

Истлевшая вода побежала быстрей. Вдруг ветер дернул так сильно, что сорвал с речного мелководья всю водную пленку и оставил тело, что одиноко и мокро — золотою слезой — сверкало на нильском песке.

А что остается нам?

Нам остается цепляться за текст, чтобы не погибнуть перед истиной.

Солнечный вход в пещеру погас, потемнел. Снаружи донесся грозовой грохот. Пещера ответила грому оглушающим эхом. Прилив вечности сменился быстрым отливом, по фараону побежала пятнистая тьма угасания. Золото стало тонуть в бездне будущего. Филипп бросился к выходу. Снаружи все было мрак и вихрь. Небо, солнце и горизонт — все было накрыто с головой грозовой тучей горы Камерун, тяжкие облака змеились огнем молний. Филипп бросился бегом в сторону охотничьего домика, но не успел пробежать и двух минут, как грянул тропический ливень. Оглянувшись, он увидел, как из зева пещеры вытекает, сверкая, рука фараона в золотой перчатке и божественным каскадом ртути низвергается с края террасы. Страшные удары грома следовали один за другим, где-то в лесу были слышны злые крики шимпанзе, недовольных погодой. Сбылось и последнее проклятие жреца: пойдет дождь — и с охотой будет покончено.

Филипп бежал изо всех сил, понимая, что водопады с макушки Нга-Али вот-вот затопят террасу… рядом, при вспышках молний, мерещилась огнистая тень бегущей пятнистой кошки, бег призрачной твари был полон силы и блеска.

Переходя вброд ручей, который уже превратился в поток — до пояса глубиной, — Филипп выпустил из рук карабин. Он больше не охотник! Его чуть не сбило с ног вырванное с корнем дерево. В потоке неслись обломки веток, мусор, листва, чашки тропических цветов, и надо же! Хлестнул по лицу хвостом убитый варан, которого вертела вода.

Слава богу, в бунгало он застал носильщиков, которых вождь послал за Хоскея. В этом аду нельзя было оставаться ни минуты. Домик грозило смыть. Маленький караван — Хоскея уложен на рваный брезент и поднят на уровень плеч — бегом пустился спускаться с горы. Злые духи Ю-Ю с хохотом гнали с носорожьего черепа потоки воды. Макушка Нга-Али представляла из себя фантастическую картину сплошных водопадов. Африканцы спускались вниз по откосам, порою ползком переползая от камня к камню, волоча беспомощного Хоскея, прямо по земле. Этот кошмар длился не меньше часа, пока они наконец не добрались к пологу туманного леса. И надо же! Ливень разом кончился. Переводя дыхание, люди старались обсохнуть и обогреться в сырой колоннаде свай, в звучном лепете тропической крупной капели. Только тут в одном из носильщиков Филипп узнал безобразного пегого предсказателя. Но он так устал, что уже ничему не удивлялся, как не удивился тому, что, обтирая руками лицо, обнаружил в собственном горле неглубокую рану, из которой на ладонь выпала красная пуля. И ему было ясно, что решить после этого вопрос: жив он или мертв, зависит только от него. Он уже был согласен с тем, что смерть — это тоже жизнь, что смерть — это способ быть, который принимает здесь бытие, поскольку оно есть и поскольку оно может сказать о самом этом бытии. Смерть — конечно же — феномен жизни. Есть — не имеет кончины. Значит, страх перед смертью — это страх перед подлинностью. Перед подлиннейшей и непреодолимой возможностью бытия.

Но Филипп ни о чем не жалел. Бог должен ответить за все, кроме потери ружья.

Когда караван вышел из леса, небо над Нга-Али было абсолютно безоблачным. В прозрачном воздухе вершина горы круглилась совершенством камня и отливала розовеющим светом скал. И как бы ни было далеко расстояние до поднебесного водопада — он все же мерещился на виске носорожьего черепа мокрым блеском полноводного Нила с золотым камешком фараона в горловине потока.

Игла в яйце, яйцо в утке, утка в сундуке, сундук на дубе, дуб на острове Буяне, а остров тот ровно посреди океана. Словом, чтобы добраться до романного героя, до Навратиловой-сестры старшей, нужно отыскать Навратилову-сестру младшую, а это никак невозможно без проводника, в нашем случае — без иностранца. Вот он мелькает в толпе, в подземном переходе под Манежной площадью, в пальто из толстого драпа, в кожаной кепке с меховыми ушками. Ушки опущены. Половина лица замотана шарфом из мохера с парчовой ниткой. Сразу видать — заграничная птица. Его зовут Марсель Блот. И кутается он совсем не напрасно, хотя й на календаре январь 1984 года, погода между тем стоит в Москве самая нулевая, даже с малым плюсиком, и все же Марселю Блоту надо кутаться, надо. Это человек редчайшей профессии — он парфюмер-дегустатор, эксперт по распознаванию и составлению запахов. Его нос застрахован на десятки тысяч французских франков. Надо ли говорить, что он француз? С закрытыми глазами Блот способен распознать запах сотни самых разнообразных жидкостей. Это он составил аромат знаменитых духов «Diorpianissimo» для фирмы «Кристиан Диор» и туалетную воду «Reviturbulens» для фирмы «Ревийон». И хотя перо романиста невольно кренится на карикатуру — с двумя «р» — еще бы, нос! — Марсель Блот человек далекий от всякой комичности, наоборот, дух его обоняния весьма трагичен. Обыденный мир для него практически невыносим. Изощренное обоняние приносит самые огорчительные неудобства, порой превращая жизнь парфюмера в сплошной кошмар. Таким кошмаром был для Блота вчерашний перелет из Парижа в Москву. В самолете компании «Эр Франс» ему шесть раз! пришлось беспокоить стюардессу и пересаживаться с места на место из-за отвратительных дешевых лосьонов, которыми ошарашивали вонючие головы, шеи и руки большой группы американских туристов. Но сказать, что Блот — сноб, сказать ложь, он не воротил нос от жизни, а выносил ее с мрачным стоицизмом ипохондрика.