Анатолий Королев - Эрон

Алое число доходит до 2·10 12— се человек.

Итак, там занимается багровый рассвет рождения над океаном смерти, а здесь еще длится весенняя ночь с лунным дождем — та самая ночь начала, когда Ева счастливо расплющила лицо о стекло вагонного окна и ей показалось, что дождь обливает его слезами. Дождь — это блаженное время, когда не видно твоих слез. Ночной московский экспресс катил сквозь тьму, блистающую пернатыми струями, колеса громыхали по короткому мосту, но этот мост за окном мнился ей бесконечным исполином судьбы, который был проложен над заливом бескрайнего мертвого моря жизни и сейчас парил над ее глубью. Наш роман, бессонный читатель, вернулся — на один миг — к отправной точке, потому что время всех его одиссей равняется одному эрону, и начинается его отсчет как раз отсюда, из ночи и рассвета на космическом берегу второго марта 1972 года. Смотрите, от берега в глубь рассветной Атлантики — указующей рукой — уходит мыс Канаверал. С высоты нашего будущего отчетливо видны: шторм у африканского берега, сырые следы Евиных слез, причудливая кровеносная сеть космодрома и старт ракеты «Сатурн», которая — там и тогда — запустила в галактическую воронку легендарный и романтический космический аппарат «Пионер-10». Он очень прост, этот каменный топор Новой эры, брошенный в сторону Марса: параболическая антенна, сзади которой закреплена коробка с аппаратурой. Ухо Полифема плюс его одинокий глаз, и только. Ракета тонет в голубой топи небес, облако кислого дыма гонит ветром по бетонным площадям, космопорта, гаснут, глаза Евы на слезном стекле, она крадется в черноту своего купе, шарит голой рукой по верхней полке, прошло всего двенадцать минут после старта, как «Сатурн» выходит на околоземную орбиту. Целью этого романтического взлета впервые в истории стала бесцельность и бесконечность межзвездного пространства. Так когда-то Вергилий вдруг праздно поднялся на ближайшую гору, чтобы просто полюбоваться видом окрестных пейзажей с высоты, первый человек, впавший в бесцельность идиллии — та гора и стала вершиной римского классицизма. Пролетев мимо Марса к Юпитеру, аппарат, как камень, раскрученный на прощание пращой Юпитера-громовержца, вылетит спустя пятнадцать лет после старта за пределы Солнечной системы в космическую бездну… оглохшее ухо… ослепший глаз… Время его полета и есть тот самый эрон — единица измерения бега, придуманная автором, исполинская сверхзвуковая мистическая секунда бытия емкостью в полтора десятка лет, пять человеческих одиссей и длиной в шесть тысяч миллионов километров. Как только двадцать четвертого сентября 1988 года «Пионер» пересечет незримую границу Солнечной системы, роман разом кончится, оборвется на полуслове…

А пока всего лишь еще старт, ясный спелый огонь начала, указующий палец сотворенного Адама, к которому прикасается благозвучный перст Бога, сонное дыхание Евы на верхней полке купе; ей снится изгнание из рая, и стоит над ее тревожным сном багряная звезда лучистого ангела с медным мечом. Это Марс — четвертая планета от Солнца.

Красноватый уголь в небе Москвы — еще одна романтическая цель давно утонувшего одна тысяча девятьсот семьдесят второго гола по вратам вечности. Марс — звезда нашего всеобщего сиротства, жаль, что мы забыли об этом; ведь именно в тот год мы все по-детски ждали ответа на жадный вопрос, который, например, то и дело огненными буквами бежал по фасаду мрачного кубистического здания газеты «Известия»: есть ли жизнь на Марсе? еще один из вечных русских вопросов. Спрашивалось: есть ли жизнь на Марсе, подразумевалось — есть ли там люди? До ответа на мировой вопрос, казалось, оставались считанные дни, ведь еще в мае прошлого года, накануне года Великого противостояния, к планете с мечом стартовали сразу две русские и две американские космические станции. Правда, первый американский «Маринер» потерпел неудачу еще во время запуска… таким образом, в сентябре к Марсу подлетало сразу три жадных космических глаза.

Но на Марсе происходило нечто невероятное и драматическое: на сонной планете бушевала глобальная пылевая буря. А ведь всю весну, и все лето, и начало осени на планете стояла ясная погода, и Марс отливал зрелым багровым углем войны, украшая черную зыбь южного неба и густой ночи.

Сначала на краю диска, разом задергивая тысячи километров открытого пространства, появилась растущая мгла. Затем пылевые облака закрыли весь диаметр планеты по экватору, а оттуда ураганными ветрами разнеслись к обоим полюсам Марса. За считанные дни сентября абсолютно вся планета окуталась в малиновую пыль и медную взвесь, и подлетающие аппараты уже могли оценить ошеломляющие масштабы светопреставления: скорость ветра больше ста метров в секунду и один миллиард тонн пыли, поднятой в воздух! Толщина пылевого слоя достигла пятнадцати километров; представьте на Земле сахарский самум высотой в два Эвереста… Наконец через сто восемьдесят дней полета русские марсы и американский мореплаватель, достигнув планеты, перешли на круговые орбиты. На земле шел ноябрь, в Москве стояла необыкновенно теплая погода, снега не было даже в декабре, а марсианская буря и не думала стихать, словно сам Марс не хотел, чтобы его увидели наконец во всей наготе истины. Из космоса планета представала мутно-красным диском, дрожащим от титанических пылевых ураганов, думалось: каково-то там бедным марсианам? Нельзя было различить совершенно никаких деталей на поверхности, за исключением четырех странных пятен тьмы — в районе Никс Олимпика, неподвижно черневших среди бурлящего пылевого вихря.