Яна Дубинянская - Сад камней

— Вы имеете в виду и свою собственную жизнь? Все рецензенты вашей книги отмечают некие параллели. Например, исчезновение со съемок. Что с вами было в те годы, пока вы числились в розыске?

— Ничего интересного. Я не хотела бы об этом говорить.

— А почему вы не вернулись ни в балет, ни в кино?

— Из-за травмы, вы же знаете. И вообще… Про меня — неинтересно, правда. Спрашивайте лучше про книгу.

— Разумеется. Скажите, Юлия Алексеевна, теперь, когда стали известны многие тайные моменты жизни Марины: как последнего периода, связанного с авантюрой Висберга, так и вошедшие в картину по ее автобиографическому сценарию, — намерены ли вы издать новую, доработанную версию книги?

— Нет, зачем? И, кстати, напрасно вы считаете ее сценарий автобиографическим. Там же все придумано.

— Вам правда так кажется?

— А зачем тогда, по-вашему, это название? И, знаете, если уж на то пошло, в моей книге все придумано тоже. Разными людьми, и никто из них не знал настоящую Марину. Сначала я пыталась как-то сопоставлять их воспоминания, суждения и оценки, складывать в мозаику, чтобы где-то на стыках, пускай точками, вспышками обнаружить объективную реальность… Нет, не получается, не стыкуется, пропадает всякий смысл. Потому что все придумано. Вы прочитайте, правда. И сами увидите.

— Непременно. И в завершение нашей беседы традиционный вопрос о творческих планах.

— Наверное, придумаю что-нибудь еще. (Смеется.)

Это оникс, детка. Осенний пруд у нас за окном. Ты пока не помнишь осени, но ты ее еще увидишь и полюбишь, честное слово.

Это яшма. Ну, яшму ты давно знаешь на вкус.

Это сердолик, его бусины — как сердца, наши с папой, например.

А это горный хрусталь, друза, скрытая до поры до времени, точь-в-точь как ты, маленькая. Подожди, у тебя же теперь есть имя, так что забегаем вперед, смотри: это аквамарин.

Что мы там пропустили? Флюорит, барит, янтарь… ладно, как-нибудь потом. И авантюрин; вот это интересно, да. Хотя мало кто способен совершить настоящую сверкающую авантюру… Но ты все-таки запомни, это наш с тобой камень, Маринка.

И еще впереди много всякого разного: гематит, опал, малахит, агат, бирюза, турмалин, халькопирит… Все — твои. Бери сколько хочешь, я никогда-никогда не буду тебе чего-то запрещать, отбирать у тебя, ограничивать, уродовать твой сад камней. Тебе не придется бежать, пробиваться с отчаянной болью в свой глубинный, настоящий мир. Ты с самого начала будешь жить там, где пожелаешь, в том мире, который придумаешь сама. В своем прекрасном и совершенном саду.

Заглянул Михайль. Увидел, что ребенок спит, и вошел преувеличенно тихо, на цыпочках, задев по дороге тумбочку, откуда с грохотом полетела неровная стопка книг. Маринка, разумеется, не дрогнула даже веками, выпуклыми полупрозрачными лепестками, под которыми, медленно двигаясь туда-сюда, смотрели сон ее бездонные глаза.

Подошел, сел на кровать позади меня, обнял, прижался, дохнул горячо в шею. Я откинулась назад, в его тепло, в нашу вечность — прекрасную, даже когда не занимаешься любовью и не споришь о сложных материях, а просто сидишь вот так, молча, почти не шевелясь, не считая легкой, почти машинальной ласки, без которой просто не получается быть рядом.

Только неудобная складка пледа, вклинившаяся между нами. И слишком жарко, надо бы найти, где здесь регулируется отопление, все-таки весна. И еще что-то не так, небольшое несоответствие, досадная мелочь… стоп: почему Михайль здесь, он же, кажется, собирался в город?

Шепотом, через плечо:

— Ты же в город хотел, за памперсами.

— Так растаяло все, дорогу развезло, — щекотным возле ключицы. — Грязища.

Высвободилась — жарко! — и обернулась. В последний момент пригасила звук:

— Слушай, но там же две штучки осталось!

— До завтра как раз хватит.

— А если завтра еще сильнее развезет?

Отодвинулся, спустил ноги с кровати. Прищурился:

— Чернобурка, посмотри на меня.

— Смотрю.

— Разве это важно?

Он улыбался, и я тоже разулыбалась неудержимо, как будто кончики улыбки сами собой увильнули из плена и расползлись в разные стороны. Кивнула:

— Нет.

И срочно прибавила:

— Но все-таки надо купить.

— Я куплю. Честно.

Маринка зашевелилась, повернулась на бочок, и мы разом умолкли, будто застигнутые стражей заговорщики. Несколько мгновений просидели неподвижно — статуи, соляные столбы, восковые фигуры. Переглянулись: идем-ка отсюда. Вышли бесшумно в соседнюю комнату, где у Отса, видимо, было что-то вроде кабинета. И очень органично разместился на широком подоконнике, перпендикулярно к массивному компьютерному столу с большим плоским монитором, сканером-принтером и прочей оргтехнической чепухой, мой маленький белый ноутбук.