Есть дети и у подруг. Я не видела причин, почему бы и мне не обзавестись ребенком, это будет только справедливо, думала я, ведь не зря я родилась женщиной. Не могу же я отрицать эту очевидность, правда? Даже если начну изо дня в день притворяться, что это не так. Должна и я как-то платить по счетам, ведь другие расплачиваются. Обычно такие мысли нагоняли на меня тоску, а в последнее время я даже начала подумывать о самоубийстве, но тогда, как я ни старалась расстроиться, ничего не получалось. От джина я сделалась веселой и бесшабашной и решила, что, пожалуй, стоит позвонить Джорджу и все ему рассказать. В тот момент мне казалось, что я на это способна. Но я не знала номера его телефона, а то бы, может, и отважилась. И снова я очутилась в плену той же схемы — раз однажды я уже преодолела соблазн позвонить Джорджу, значит, и теперь нет причин сдаваться, нет причин считать, будто когда-нибудь у меня появятся основания нарушить молчание. Если бы в ту пору я лучше разбиралась в собственном характере, я узнала бы в справочной телефон Джорджа, позвонила ему и, не колеблясь, все выложила. Но я не позвонила. И, пожалуй, к лучшему. Разумеется, к лучшему для него.
Я никогда никому не говорила, что отец моего ребенка — Джордж. Все страшно удивились бы, скажи я об этом, ведь он совершенно случайно промелькнул в моей жизни, и никто даже не подозревал, что я с ним знакома. Меня стали бы допрашивать, уверена ли я в том, что это именно Джордж. Еще бы не уверена! Я располагаю неопровержимыми доказательствами отцовства Джорджа, потому что он — единственный мужчина за всю мою жизнь, с которым я переспала, и при этом всего один раз! Случившееся было полнейшей неожиданностью с начала до конца; по сути дела, самым мучительным в эти мучительные для меня месяцы была абсолютная невероятность происшедшего. И нельзя сказать, что я напросилась сама — не больше, чем любая другая, оказавшаяся в таком же положении. Ведь сколько довелось мне прочесть усыпляющих бдительность рассказов про женщин, которые не могут забеременеть годами. Правда, попадались и другие истории, о которых я предпочитала забыть, те были полны мрачных намеков на возмездие, на алые буквы [3] Имеется в виду роман американского писателя Н. Готорна (1804–1864) «Алая буква», героиня которого за прелюбодеяние была осуждена носить на груди алую букву «А».
, на «око за око» или попыток, в подражание Беньяну [4] Джон Беньян (1628–1688) — английский писатель-моралист.
, разобрать греховный акт по косточкам. Сейчас подобные сочинения принято считать плодом подавленного воображения, и чрезвычайно трудно убедить людей, что забеременеть можно и с первой попытки. Хотя, если вдуматься, то непонятно, что тут невероятного. Я, например, хорошо знаю, что это возможно, поскольку именно так со мной и случилось, словно в какой-то классической нравоучительной сказке для молодых женщин. А я, увы, в силу своего характера, с готовностью усмотрела в этом Божью кару.
Правда, как ни странно, я никогда не думала, что наказана за тот единственный вечер с Джорджем. Скорее я воспринимала это, как возмездие за множество вечеров, проведенных с Хэмишем и его преемниками. Спору нет, я была виновна, но не в добром старом преступлении, продиктованном пороком и алчностью, а в преступлении совсем иного рода — в новейшем преступлении нашего века. Моя вина состояла в том, что само понятие «секс» отвращало, страшило меня, наполняло мрачными предчувствиями. Мне нравились мужчины, я вечно влюблялась, разочаровывалась и влюблялась снова, но мысль о сексе пугала меня до смерти, и чем больше я уклонялась от него, чем больше я читала и слушала о том, как следует им заниматься, тем больше пугалась. Наверно, меня отвращала физическая сторона вопроса, поскольку остальные аспекты меня ничуть не волновали. Меня не тревожило, что мое имя останется в регистрационных книгах гостиниц, что его начнут трепать на вечеринках; я не боялась и эмоциональных потрясений, которые, как мне казалось, сопутствуют сексу. Но сам по себе акт — я не могла его совершить, не могла даже помыслить о нем. Я доходила до предела и не двигалась ни на йоту дальше. Я перебирала все возможные причины этой своей особенности — избыточно здоровый, деловой подход к жизни, принятый в нашей семье; мое одиночество в детстве, обусловленное тем, что я была более развитой, чем сверстники; лелеемая мной эгоистическая нетерпимость ко всякому принуждению, — но все эти воображаемые причины вряд ли могли хоть как-то объяснить мое твердокаменное упорство. Разумеется, добродетельное неприятие секса делало меня очень несчастной, как тех девушек, письма которых постоянно печатают на задних обложках женских журналов, И мне, так же как им, нравилось быть влюбленной, нравилось, когда меня целуют на ступеньках перед дверью, и, так же как они, я ненавидела одиночество. Кроме того, моя ситуация усугублялась еще одним дополнительным обстоятельством — я не находила оправдания своему поведению. Как типичное дитя двадцатого века, я прекрасно понимала, что не права и что неправильно веду себя. На моей груди красовалась алая буква, и мало-помалу она становилась видна всем, только обозначала она не «адюльтер», а «аскетизм». В конце концов я начала думать, что обречена на такую кару не зря — слишком долго медлила, трусила и колебалась. Если бы в восемнадцать лет я, очертя голову, отдалась безрассудной страсти, как это делают другие девушки, все бы обошлось. Но, наделенная викторианской душой, я и наказана была по-викториански.
Читать дальше