Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим

Когда автобус тронулся и поехал через Париж на север в ужасные предместья, Клара поняла, что ей станет плохо и это будет хоть какая-то расплата за прошедшую ночь. Но, ощущая нарастающую тошноту, она обнаружила, что ей все равно, вырвет ее в автобусе или нет. Ей все было безразлично. Она смотрела в окно на грязные улицы и облезлые дома, на кладбища и нависающие над дорогой недостроенные виадуки и думала, что ей безразлично, что будет, когда она вернется в Англию, и что будет с ней вообще когда-либо. Но это безразличие не тяготило ее, она чувствовала себя свободной; легкость в руках и ногах, пустота в голове и примиренность с происходящим — все это были только признаки ее свободы, Клара пребывала в каком-то безграничном исходном пространстве, где слова «отчаяние» и «надежда» были вполне взаимозаменяемы и где она сидела невозмутимо спокойная в стороне от собственной судьбы.

Приехав в Ле Бурже, Клара сразу прошла в уборную, и ее вырвало в раковину. Потом она, как ни в чем не бывало, умылась, сполоснула раковину и, посмотрев на себя в зеркало, подумала, что вид у нее не такой уж плачевный. Блузка, которую она не снимала целые сутки, была не первой свежести, но при этом смотрелась вполне прилично, не хуже, чем в некоторых более заурядных случаях. Никто не сказал бы по Клариному виду, что она не спала всю ночь — в этот ранний час она выглядела не хуже других. Она подкрасила губы, и от такого маленького дополнения в ее лице появилась неуловимая лучезарность, она выглядела, как всегда, как после длительного прихорашивания. Полная равнозначность любых действий приятно поразила ее. Не было никакой разницы: Орли — Ле Бурже, подкрасить — не подкрасить губы, спать — не спать. Ничто не имело значения. Не имело значения даже, появится или не появится Габриэль. Выйдя в зал, Клара подошла к стойке регистрации. Девушка в форме сказала ей, что надо заплатить семь франков — налог за пользование удобствами в аэропорту. Клара порылась в сумочке и обнаружила, что у нее ровно шесть франков пятьдесят сантимов — сдача с десяти франков: автобусный билет стоил три с половиной франка. Клара сказала, что у нее не хватает денег, чтобы заплатить. И сказав это, не могла понять, то ли ей все равно и эта проблема ее совершенно не интересует, то ли это самое интересное, что произошло с ней за всю жизнь. Девушка за стойкой сказала, что надо заплатить, и Клара повторила, что не может, и отдала ей шесть с половиной франков, потом порылась в карманах плаща и нашла монетку в десять сантимов, потом — еще одну, на дне сумочки отыскала пять сантимов и протянула мелочь через стойку.

— У меня не хватает двадцать пять сантимов. Значит ли это, что меня не пустят в самолет? — спросила Клара, глядя на девушку в форме и физически ощущая странный привкус безразличия, еще более непривычный, чем вчерашний привкус счастья. Ей нравилось, что все упирается в такие мелочи и что столь незначительная авиакатастрофа может свести на нет годы наследственной бережливости, осторожности и предусмотрительности. Девушка в форме предложила Кларе еще раз поискать в сумочке, но тут стоявшая у соседней стойки женщина протянула Кларе двадцать пять сантимов со словами: «Je vous en pris, je vous en pris» [95] Пожалуйста, пожалуйста ( фр. ). . И Клара взяла, вежливо улыбаясь, бесстыдно свободная от благодарности, и, получив талон на посадку, пошла и села в пластмассовое кресло, без гроша в кармане, и стала ждать, когда объявят посадку. И пока она ждала, она почувствовала: теперь ей наконец удалось то, к чему она стремилась годами, — оторваться навсегда. Теперь она могла свободно плыть, как кувшинка, оторвавшаяся от корня, или парить, как пушинка одуванчика, не боясь когда-нибудь снова вернуться на прежнее место.

Клара прилетела в Лондон, словно летала туда каждый день. Избавленная от всякой инициативы полным отсутствием денег, она вышла из самолета, получила багаж и прошла к автобусу — она словно родилась для таких поездок. Подумав о Габриэле, она обнаружила, что ее чувство к нему уже перешло в смутное, едва ощутимое сожаление о прошлом, она не заглядывала в будущее в поисках его лица. Как во сне, Клара села в автобус, доехала до Глостер-роуд, а оттуда на метро — до Финсбери-парк, и потом на автобусе до Арки. Дома ее ждала открытка с изображением Эйфелевой башни от ее бывшей учительницы мисс Хейнз, письмо от тети Дорис и телеграмма из Нортэма, сообщавшая о том, что надо немедленно ехать — мать тяжело больна и лежит в больнице.