Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим

Габриэль же хотел просто быть с ней. Тайна и обман отнюдь не прельщали его, и в Лондоне он жил в постоянном страхе разоблачения, тем более изнурительном, что он не знал, будет ли его измена совершенно безразлична Филлипе или станет последней каплей. Он был уверен, что она не знает, и не представлял себе, что произойдет, если все же узнает; и хотя ему удавалось надолго забываться на заднем сиденье машины, в кино, за запертой дверью кабинета, выходящего окнами на глухую стену, он не мог отвлечься полностью. И когда однажды утром шеф предложил ему съездить на неделю в Париж, он, как за соломинку, ухватился за эту поездку и сделал все, чтобы она состоялась. Проявляя при этом крайнюю осторожность, он все-таки боялся, что его заинтересованность всем бросается в глаза: до сих пор он, как мог, отбивался от самых заманчивых поездок за границу и, вернувшись из Испании, где готовил материал о Лорке, поклялся Филлипе, что больше никуда не поедет. «Поезжай, если захочешь, — сказала она. — Мне все равно». Но он сознавал, что поступает благородно. Прошло совсем немного времени, и вот — куда подевалось его благородство?! — захваченный мыслями о Кларе, он обнаружил, что напрашивается на поездку, делая при этом вид, что сопротивляется, что увиливает. Поза неохотного согласия всегда помогала ему добиваться своего, и работу, которую надо было выполнить в Париже, поручили ему. Он заранее знал, что Клара согласится поехать: он чувствовал, что она поедет куда угодно — и не только ради него, но и ради самой поездки, и это не смущало Габриэля, ведь и его собственные мотивы были далеко не безупречны. Он хотел с ней спать — это было все, чего он хотел; отношения с Кларой всецело поглотили его; он чувствовал, что, обладая ею, пытается вернуть упущенное время. И его утешала мысль о том, что и ее потребность в нем столь же косвенна. Они встречались словно по некоему молчаливому соглашению, деликатному и дружелюбному; каждый брал и каждый отдавал, и оба были благодарны за это. Такое взаимопонимание казалось Габриэлю значительнее и нужнее самой любви. И вот он сказал: меня посылают на неделю в Париж, поедем со мной, Клара, поедем, мы несколько ночей будем вместе. И она, думая о гостиницах, кафе, о переправе через пролив, о великолепии парижских домов из желтоватого камня и о Габриэле, из чьих объятий она все это увидит, сказала «да, да» и горячо поцеловала его в порыве благодарности.

В университете Клара оставила письменное уведомление о том, что едет на неделю в Нортэм в связи с болезнью матери, и попросила надежную подругу подтвердить это, если потребуется. Она уезжала со смутным чувством вины оттого, что сослалась на мать, но она не смогла придумать более подходящего оправдания своей отлучке и в глубине души испытывала легкое мстительное удовольствие от этой вины, словно срывала запретный плод удовольствий прямо с колючего дерева. Она не опасалась неприятностей — ее отсутствие мало кто заметит, а некоторый элемент риска был даже привлекателен.

Они с Габриэлем встретились в здании аэровокзала: Клара боялась, что из осторожности он предложит лететь порознь, но в конце концов он решил, что ни в самолете, ни во всем Париже никому не будет дела до того, в каких они отношениях, и в крайнем случае можно выдать Клару за своего секретаря. К его удивлению, она довольно сдержанно отнеслась к возможности быть принятой за его секретаря, и Габриэль сразу отбросил эту идею, сказав, что у них вряд ли есть основания для беспокойства: ну кого они могут встретить? Клару не слишком радовало, что они никого не встретят, иногда она думала, что ей ничего так не хочется, как быть скомпрометированной — окончательно и бесповоротно, — но она поставила себя на его место и промолчала.

Клара впервые в жизни летела на самолете, и это был для нее настоящий праздник. Ей понравилось все, начиная с чашки кофе в здании аэровокзала и кончая стеклянными сверкающими пространствами аэропорта Орли, где столько соблазнов расстаться с деньгами. Ей так понравилось в Орли, что Габриэль с трудом утащил ее оттуда; она требовала, чтобы они задержались и чего-нибудь выпили, но он торопился оставить вещи в гостинице. «Куда спешить? — повторяла Клара. — Целое утро впереди, ну куда спешить? Только такие, как моя мать, сразу несутся в гостиницу, успеем мы в эту гостиницу». Но Габриэль, озабоченный хитростями и сложностями, связанными с регистрацией и перерегистрацией, о которой ему пришлось договариваться, беспокоился о том, как все сложится, и не согласился задержаться; чтобы умиротворить Клару, он купил бутылку джина в нарядной картонной коробке и большой флакон духов, и она прижимала к себе эти трофеи всю дорогу, пока они шли, и брали такси, и ехали в Париж и в гостиницу. Кларе ни разу не доводилось ездить на такси за границей, она была поражена до глубины души, обнаружив, что это возможно: вот так просто — взять такси и поехать; раньше для нее Париж всегда был связан с усталостью, от которой гудели ноги, и необходимостью старательно припоминать названия улиц. Но Габриэль знал другой Париж, он сел в такси, назвал водителю гостиницу, и они поехали.