Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим

— Твоя беда в том, — сказала Клелия, — что ты не отличаешь декоративного искусства от искусства в высоком смысле. Да, барахло, но в саду оно на месте. Как ты не понимаешь? Взять, например, твою квартиру — ужас был, да и только. Все эти белые стены и современные занавески. Точно так же и в галерее у тебя вряд ли кто захотел бы жить.

— Я всегда считала, что сады, — заговорила Клара, когда они медленно двинулись обратно вдаль длинной зеленой лужайки и потом по ступенькам, ведущим в нижнюю часть сада, — я всегда думала, что сады существуют для того, чтобы разводить цветы. А у вас цветов нигде не видно.

— Мы цветами не занимаемся, — ответила Клелия, широким жестом приглашая их в нижнюю часть сада, где то тут, то там попадались какие-то странные вазы, скамейка, вертикально поставленный обломок мозаики и бездействующий фонтан. — Мы в цветах не разбираемся, нам даже названий не запомнить. Да и ухаживать за ними лень. А с этими штуками никакой возни — поставил и стоит, мхом зарастает. И никаких хлопот.

— Понятно, — сказала Клара, спускаясь по ступенькам: она подумала о плоском квадратном клочке земли позади их дома в Нортэме, где с вечным ворчанием подстригали траву, покорно пропалывали цветочный бордюр вдоль ограды и вечно жаловались на соседских кошек и собак, которые пролезали и рылись в скудной земле. В их семье тоже никто особо не разбирался в садовых делах и никого особо не радовали плоды неумелых, навязанных приличиями забот. Насколько хватало Клариной памяти, мать всю жизнь пилила отца за неподстриженную вовремя лужайку, а отец периодически обрушивался с бранью на сыновей за то, что те топчут цветочный бордюр. Эта полоска цветов и в лучшие дни выглядела не ахти как, хотя по весне ненадолго оживлялась благодаря желтым нарциссам; на всем скапливалась невидимая глазу фабричная копоть, причем особенно загаженный вид был у вечнозеленых растений. Кларе вспомнился куст лавра с плотными, словно клеенчатыми листьями, зелеными в желтых пятнах, заставлявший ее — знавшую гораздо больше из книг, чем из жизни, — наивно воображать, будто поэтов и императоров венчали такой же противной, худосочной растительностью. Единственным украшением сада был куст ракитника, чудесно расцветавший из года в год, но и тот ассоциировался для Клары не столько с цветами, сколько с сухими, черными смертоносными стручками — столько раз ее строжайше предупреждали, что они ядовиты. После смерти отца мать продолжала следить за садом, хотя Алан, даже когда женился, по выходным приходил подстригать лужайку. Клара удивлялась: если сад доставляет матери так мало удовольствия, почему не бросить все как есть? Через два дома от них жил один вдовец, который так и поступил: не прикасался к своему саду, и тот густо зарос травой, в нем буйствовали сорняки, живую изгородь оплетали дикие розы, которые никто не подрезал, и их плети стелились по земле. Миссис Моэм, со своим невыносимым самодовольством правдолюбицы, часто поносила этот сад и его нерадивого хозяина, говоря, что это безобразие, скандал, такое следует запретить; однажды Клара, в очередной раз не выдержав привычного молчания, имела неосторожность спросить, кому от этого хуже, и мать торжествующе ее срезала; всем жителям улицы, сказала она, поскольку сорняки разрастаются.

— Сама посмотри, — горестно произнесла миссис Моэм, — ведь все эти одуванчики, вьюнки, чертополох так и лезут из-под ограды. Это позорит всю округу, не больше и не меньше. — И Клара пристыженно умолкла, потому что мать была права. В таком окружении невозможно спокойно, никого не трогая, загнивать: ветерок слишком легко перенесет через садовые стены невесомые семена капитуляции.

Сад Денэмов казался неогороженным, настолько удачно были скрыты, замаскированы его стены. Кларе это нравилось, как и все у Денэмов, но, стоя и восхищенно внимая истории мозаичной глыбы, а затем слушая, что думает Мартин о том, что думает Кандида о социальном статусе людей, которым свойственно держать аквариумных рыбок, она почувствовала наплыв всепоглощающей усталости. Болела голова, способность к восприятию была исчерпана. Клара испытывала то же, что в конце длинной и насыщенной лекции на иностранном языке: внимание отключалось. В ее мозгу зыбко проплывали, кренясь и вращаясь, словно утопленница со своим апельсином, целые миры по-иному устроенного мышления: Клара больше не знала, зачем существуют сады и дома и каково между ними различие; раньше ей было ясно, чем они различаются, но теперь все перемешалось. Вслед за Мартином и Клелией она вернулась в гостиную, и вечер закончился полным стаканом джина с тоником; потом она села в автобус и приехала домой, где ее неожиданно и сильно стошнило. Несмотря на огромное желание, Клара не могла переварить столь непривычную пищу; наутро она проснулась голодная, но голова все еще болела.