Берил Бейнбридж - Грандиозное приключение

— Как больно, о Господи, как мне больно.

— У меня ведь тоже было такое в Виндзоре, если помнишь.

— О Господи, как мне больно.

— Бедный ты мой! — выкрикнул Мередит, потому что между ними вклинилась женщина с нагруженной дровами детской коляской.

На разбомбленном участке рядом с рестораном Раиса извивался на грязной земле человек в мешке. Напарник в одной майке и рваных штанах стягивал мешок цепями. Потом распрямился, и по бицепсу вильнул хвостом синий дракон.

— Я просто этого не переживу, — сказал Бонни.

Чай пили на третьем этаже в кафе Фуллера. Когда поднимались по лестнице, Стелла закашлялась, осторожно вытерла губы платком, который дала ей Лили, и внимательно проверила — нет ли пятен крови. Мередит смотрел, она знала. И определенно забеспокоился, потому что поскорей-поскорей пропустил ее в дверь.

Бонни, когда снимал плащ, хлестнул поясом по молочнику на столике рядом с вешалкой. Красная скатерть была так накрахмалена, что плотный молочный комочек распрыгался рядом с сахарницей. Бонни не заметил. Три пожилые дамы в лисьих сырых мехах, которые сидели за столиком, принялись извиняться.

Стелла сказала, что ей надо остаться в пальто.

— Промокла же вся, — сказал Мередит.

— Не имеет значения, — сказала она.

Утром, когда она одевалась, они с Лили так и не пришли ни к какому соглашению, можно ли показываться в этом платье. Оно было самое лучшее, выходное платье, но бархат всегда собирает пыль. Самое время новое покупать, сказала Лили, если, конечно, с работой получится.

Пока Мередит проходил между столиками, по залу катилась волна оживления. Постоянные посетительницы узнавали его. Порхали вуалетки, щелкали сумочки, взблескивали зеркальца — они прихорашивались. Делали вид, что не смотрят, а сами его съедали глазами. Распорядительница разлетелась к нему, объяснила, что сегодня так и расхватывают пирожные. Но она приберегла два изумительных наполеона. Мистеру Поттеру достаточно слово сказать, и оба будут к его услугам.

— Вы очень любезны, — промямлил Мередит.

— Я не голодна, — сказала Стелла и уставилась вдаль, словно видела что-то, недоступное постороннему взгляду. Но почти тут же сложила губы в легкой улыбке: часто, когда она считала, что на лице у нее задумчивое выражение, дядя Вернон спрашивал, чего она дуется.

Она чувствовала себя не в своей тарелке и приписывала это моноклю. Дико разросшийся глаз Мередита изучал стену над ее левым плечом. Она хотела что-то сказать, но не могла языком пошевелить. Было ужасно обидно — вдруг вот так онеметь. Всегда, сколько себя помнила, она болтала с жильцами Лили. Рассказывали они мало увлекательного: какой у них дом, двуспальные кровати, подзоры. Или какие овощи лучше принимаются у них на участке. Совали под нос мутные фотографии жен с выщипанными бровями и деток в полосатых купальниках, барахтающихся в волнах прибоя. Кое-кто в пьяном виде переходил грань и лез целоваться. Одному удалось, в холле, когда она обдирала сухие листья аспидистры. Она, правда, морщилась, терла рот полотенцем, но ей не было противно. Во всяком случае, никто пока еще на нее не смотрел как на пень.

— Разве я могу закрывать на это глаза? — стонал Бонни. — Нельзя прощать предательство.

— Ну, это как поглядеть, — сказал Мередит. — Бывают вещи и похуже. Коварство, например.

Монокль выскочил из глазницы и запрыгал по крахмальной груди.

— Я знаю одного человека, — сказала Стелла, — который вообще не закрывает глаза. Не может, даже когда спит. Его самолет разбился в Голландии, и загорелось лицо. Ему вырезали кожу с плеч и сделали искусственные веки, но они не действуют. — Она сама широко раскрыла глаза и смотрела не мигая.

— Очень любопытно, — сказал Мередит.

— Невеста приехала к нему на свидание и от него отказалась; только кольцо забыла вернуть. Потом написала ему письмо, что знает, какая она плохая, но она за детей испугалась, как бы эти веки не передались но наследству. Он говорит — самое ужасное, что люди его считают свирепым, а он целыми днями плачет в душе.

— Какой ужас, — сказал Бонни. Чешуйки наполеона ссыпались с его потрясенного рта.

Мередит делал вид, что слушает, но Стелла была уверена, что он думает о другом. Как ни странно, она чувствовала, что кого-то ему напоминает, и он не может вспомнить, кого. Сначала он ей показался неинтересным: лицо какое-то белое, какой-то приторный вид. Он не обращал на нее абсолютно никакого внимания, и она решила, что он занят одним собой. Сейчас по слегка раздувающимся ноздрям, по презрительно склоненной голове она видела, что он ее принимает за дуру. Если б не эта обесцвеченность тонких, тронутых никотином пальцев, барабанящих по столу, она бы его просто боялась.