Берил Бейнбридж - Грандиозное приключение

Дома она запиралась у себя в комнате от кухонной мойки и лишних разговоров. За чаем брякала чашку на блюдце, портила хорошую скатерть дубильной кислотой и стонала, что это, наверно, отрава, которую приготовил для нее брат Лоренцо [1]. Дядя Вернон орал на нее, а она говорила, что ей еще рано отвечать за свои рефлексы и чувства, не доросла. Она всегда точно знала, что ей можно, а что нет.

Лили-то думала, что девочка просто учится правильно говорить, и в ужас пришла, когда узнала, что это называется Драматическое Искусство. Убивалась, что Стелла настроится, а потом ее надежды лопнут.

Потом Стелла завалила предварительные экзамены, и учителя решили, что не стоит включать ее в списки на аттестат зрелости. Дядя Вернон бросился в школу шуметь, но вернулся ублаготворенным. Там не отрицали, что способности у нее есть, просто никакого нет прилежания.

— По мне, так и правильно, — сказал он Лили. — Уж мы-то с тобой знаем, что ей ничего не втемяшишь.

Он кое-что поразведал, пустил в ход кой-какие связи. После того как пришло то письмо, Стелла четыре субботы по утрам дополнительно готовила с миссис Аккерли в Крейн-холле сценку телефонного разговора из «Условий развода». Миссис Аккерли сомневалась в ее произношении, склонялась к какой-нибудь Ланкаширской драме, еще бы лучше комедии: было в девочке что-то клоунское.

Стелла не соглашалась. Я настоящая обезьяна, говорила она, и действительно воспроизводила прокуренный тон миссис Аккерли в совершенстве. Конечно, она для роли была чересчур молода, но проницательно замечала, что это только оттенит широту ее амплуа. На третий понедельник сентября назначено было прослушивание.

За десять дней до этого, за завтраком, она объявила дяде Вернону, что засомневалась.

— И думать не моги, — сказал дядя Вернон, — теперь уж ничего не поменяешь.

Он составил список покупок и дал ей десятишиллинговую бумажку. Когда через полчаса он вышел в темный холл, бренча мелочью в кармане, она, скорчившись, втиснув пухлую коленку между перилами, сидела на ступеньках. Он вскипел — торчать в этой части дома, да еще без ее красивой школьной формы, ей было не положено, и она это знала. Она разглядывала мокрое пятно, расплывавшееся по цветочкам обоев над телефоном.

Он включил свет, спросил, что это за представленья за такие. Эдак на тележке у Пэдди только пучок гнилой морковки останется. Как она считает — можно так вести дела?

Она, видно, встала с левой ноги, с ней бывало, и притворилась, будто не слышит, задумалась. Он чуть ее не ударил. Ничего от матери не было в этом лице, разве что веснушки на скулах.

— Вот веди, веди себя эдак, — сказал он в который уж раз, — и кончишь за прилавком у Вулворта.

Только зря он ее подначивал. Как бы назло ему не побежала туда наниматься, на нее похоже.

— Ты чересчур меня продвигаешь. — сказала она. — Хочешь купаться в лучах моей славы.

Тут уж он не стерпел, поднял руку, но она прошмыгнула мимо с мокрыми глазами, и сразу весь мир для него помутился от этих слез.

Он позвонил Харкорту и обиняками, исподволь старался найти утешение.

— Три бутылки дезинфекции… — он читал но списку, — четыре фунта карболового мыла… дюжина свеч… двадцать рулонов туалетной бумаги… Джордж Липман замолвил словечко своей сестре. Это в отношении Стеллы.

— С превеликим моим удовольствием, но больше десяти не могу. — сказал Харкорт. — И те лежалые.

— Я спрашиваю себя: верно ли я поступаю?

— По-моему, у нее нет других возможностей, — сказал Харкорт, — раз в школе отказались принять ее обратно.

— Не то что отказались, — уточнил Вернон, — они, в общем, считают, что для нее бесполезно там оставаться. И вы же знаете Стеллу. Уж если она что вобьет себе в голову…

— Да-да, — сказал Харкорт.

Хоть в жизни не видывал девочку, он часто говорил жене, что, если пришлось бы, свободно бы сдал по этому предмету экзамен. Его обширные познания по части Стеллы базировались на ежемесячных сводках, предоставляемых Верноном, когда тот заказывал товары для ванны и прачечной.

— На той неделе такую бучу подняла, — откровенничал Вернон, — из-за этого вечера танцев для хозяев гостиниц. Лили достала парашютного шелка, отвела ее к портнихе на Дьюк-стрит платье шить. Вот уже, значит, вечер, дрянь эта на вешалке болтается, чтоб отвиселась, а она отказывается ее надевать. И ни в какую. Кремень. В конце концов мы никто не пошли. Вы удивлялись, наверное, куда мы делись.

— Не без того, — прилгнул Харкорт.