Дмитрий Панченко - Записки русского бедуина

Вообще, я обнаружил, что люблю общаться с полицейскими. По крайней мере с немецкими. Не было случая, чтобы я остался ими недоволен. Даже тогда, когда они приговорили меня к штрафу (у них, дескать, четыре глаза, тогда как у меня только два, и, следовательно, я проехал не на желтый свет — их же не хотел задерживать! — а на красный); даже тогда, когда, остановив меня посреди ночи, они торжественно объявили: «Признайтесь, Herr Panchenko, — вы пьяны!» (разумеется, они ошибались); и даже тогда, когда я их застал очень тщательно, но политически некорректно фотографировавшими мою машину с русским номером (у нас нашлись даже общие знакомые).

Без всяких шуток — я не колеблясь обращусь к немецким полицейским за помощью или советом.

Как вы знаете, полицейские в Европе разъезжают парами. Нередко — мужчина и женщина (молодая), но чаще — двое мужчин. Впрочем, таможенная полиция работает группами по несколько человек; на ночь прихватывают с собой еще и овчарку. Они устраивают хитроумные засады — не в двух шагах от границы, а там, где вы уже забыли, откуда приехали. Я был настолько изумлен тому, где глухой ночью меня остановил немецкий патруль, что, поздоровавшись, стал немедленно соображать, почему они выбрали именно это место; я радостно поделился с ними своими прозрениями, что их заметно насторожило. Впрочем, все свелось к непринужденному разговору о том, почему цифра 78 означает Санкт-Петербург и какой же тогда номер у российской столицы. С французами было несколько иначе. Я был тоже поражен — но не тому, где они меня остановили (в нескольких десятках километров от швейцарской границы), а красоте местности; оставив их осматривать мою машину, я бросился фотографировать открывшийся вид. Я чувствовал, что они в душе не одобряют такое поведение, но подумал, что, в конце концов, нет ничего обидного в том, что их страна вызывает во мне столь бурное воодушевление.

Норвежские полицейские в порту Кристиансанна спросили меня, известно ли мне, какое количество алкоголя разрешается ввозить в Норвегию. Не исключено, что я знал, но в ответ ограничился предположением, что значительно меньше того, что наличествовало в моем багажнике. Но ведь эти чудесные напитки Италии, Франции и Испании я ввожу не в Норвегию, а везу своим друзьям и близким в далекий город Санкт-Петербург! Они попрощались со мной даже приветливей, чем поздоровались.

При всей моей дружбе с европейской таможенной полицией я не стану называть тот населенный пункт, где меня пытались вовлечь в правонарушительный сговор контрабандисты. Скажу только, что это было у австро-итальянской границы. Я остановился полюбоваться окрестностями. Ко мне подошла женщина, заговорила по-немецки и пригласила зайти в кафе напротив того места, где я поставил машину: хозяин хотел бы со мной поговорить. Грузный немец налил мне кофе. Мы уселись на террасе, и я вскоре узнал, что его, собственно, интересует: ну, там — всякие царские яйца, Фаберже, иконы. Я не стал морочить ему голову и делать вид, что на меня можно рассчитывать в такого рода делах, но поскольку я был благодарен ему за кофе и за радушие, то охотно продолжал с ним беседу и составил о своем новом знакомце вполне положительное впечатление.

Французские и датские полицейские, останавливавшие меня, были настолько поражены, что со мной и моей машиной все в порядке, что прощали мне превышение скорости. Но финские полицейские доходчиво объяснили мне, что сто тридцать два километра в час отличаются от ста километров в час, и выписали соответствующий штраф. Это возымело действие, на которое они вряд ли рассчитывали. Меня осенило, что не дело гоняться по тихой, мирной стране и что вообще вести себя так — это не по-соседски. Я устыдился и с тех пор стараюсь не нарушать правил — и не только в Финляндии.

В августе 2003 года Европа изнемогала от жары. Для меня жара — родная стихия, но моя машина возмутилась и перестала считать пройденные километры. Утром и вечером чуть покрутит счетчик, а днем — ни за что. Первая остановка за Рейном, в окрестностях Безансона — выжженная трава и воздух, в какой прежде никогда не окунался: щедрость разогретой земли. Хранимое в багажнике вино превратилось в глинтвейн, а яблоки источали аромат компота. Впрочем, я недолго продвигался на юг, сначала повернул на запад — узнать, что такое океанские приливы и отливы, а затем поехал на север, удаляясь от жары, неторопливо приближаясь к дому. В немецкой земле Шлезвиг-Гольштейн, на выезде из Германии в Данию, лето казалось уже обыкновенным. Трава и листва были такими, какими им и положено быть в середине августа, разве что на дорогах бывало неожиданно пусто.