Юрий Нагибин - Дневник

Когда сейчас ночью обрывается во мне сердце, я уже не испытываю страха, не вскакиваю со стоном, ведь я знаю, что оно стремится к тебе в ладонь, и зачем мне его удерживать?..

МЕЩЕРА

Мы охотились, сидя в шалаше с круглым деревянным настилом, засваенным в илистое дно. Сложен был шалаш в жемчужно — припотелой сите, с бело — сотовой клетчаткой на сломах, из березовых веток, покрытых такой безнадежно — желтой, сухой, мертвой листвой, что сжималось сердце.

Под настилом всё время творилась какая‑то кропотливая работа. Я слышал ее давно, по безотчетно, и заметил лишь потому, что егерь Анатолий Иванович совсем перестал интересоваться охотой. Он то колотил кулаком по настилу, то склонялся к воде, раздвигая ситу и что‑то высматривая там, потом вынул свой большой складной, с фиксатором, нож и закрепил трехгранное, словно штык, шило. Этим шилом он наугад тыкал в воду, но суета под настилом не прекращалась. Я спросил раздраженно:

— Что там такое?

— Да крыса, — ответил он, — по хозяйству, видать, хлопочет.

И вдруг, закаменев красноватым лицом и сжав мужицкие бледно — сухие губы, он резко, от плеча, ударил шилом в пыльно — бархатистую воду, почти отвесно, под край настила. Вынув мокрую, веснушчатую руку, он удивленно и разочарованно осмотрел трехгранное лезвие, провел по нему пальцами и посучил темными от пороха подушечками.

— Что за черт? — произнес он обескураженно. — И сукровицы нет… — со всегдашней злобностью он сделал ударение не на том слоге. — Я ей в самое сердце ткнул, она на коряжку села, воздуха глотнуть…

Тут что‑то пролетело, не то гоголь, не то луток, я вскинул ружье, опоздал с выстрелом и, странно готовый к тому, что это должно быть, опустил взгляд и увидел на своем сапоге мертвую рыжую водяную крысу. Из грудки ее текла не сукровица, а красная, яркая струйка крови. И взбешенный, я заорал:

— Вышвырните ее!.. Сейчас же, черт бы вас побрал!.. Я ненавижу крыс!..

Я глядел в сторону, но знал, что он за хвост снимает ее с моего сапога, рассматривает и кидает в воду. А потом я увидел на волне маленькую, совсем не противную, рыжую тушку.

— Она от воды и так съежившись, — говорил Анатолий Иванович, — а тут еще подобралась да в щелку и вышмыгнула на сушь…

— Как же она нас не испугалась?

— Нешто тут разбираешь — в смертной тошноте?.. — грустно сказал Анатолий Иванович.

А бедная человеческая крыса, которую я пронзил так же бессмысленно и точно? И она выползла помереть на моем сапоге, но отдышалась и взяла деньги на постройку новой норки и удалилась на двух бодрых лапках, как царевна — крыса из балета «Щелкунчик». Ну и что же? Не обманывайся — в маленьком сердце навсегда осталась незаживающая трехгранная ранка.

В маленьком сидячем вагончике отправились мы в Дебрецен. Завтракали в вагоне — ресторане тремя тонюсенькими ломтиками венгерской колбасы и ломтиком ветчины, пили чай с лимоном из тяжелых, как ртуть, чашек. За колючей проволокой началась Венгрия. Кукурузные, картофельные поля, яркие озими, убирают капусту, большую, круглую, бледную. На всех мужчинах — служащих — своеобразные фуражки со скошенными, как у пуалю, затылками.

Гостиница «Золотой бык» — смесь старины с современностью. Здание — старинное, но внутри модерн, несколько омраченный гипсовыми фигурами под старину. Вестибюль построен фонарем, в стеклянную крышу этого фонаря упираются окна моего номера, очень убогого.

Обед — суп с вермишелью, очень острый, наперченный; телятина с розовым сладковатым соусом и кнедликами, яблочный пирог, к этому бокал светлого горького пива.

Гуляли по городу. Город поначалу производит такое впечатление, будто его вовсе нет, как нет многих наших районных да и областных городов. Но это оказалось ошибкой. Город есть одноэтажный, в рослых деревьях. Он тянется очень далеко, и мы не достигли его окраины. Это город коттеджей. Большинство коттеджей стары, но встречаются и ультрасовременные: просто, строго, удобно, красиво — весь разум и опыт времени.

В гостинице на двери мужской уборной, помимо надписей на четырех языках, всемирно известные вензеля: WC [52] WC — Water closet. — Примеч. ред. , прибито пластмассовое мужское лицо, с ярко — красными губами вурдалака; над женской уборной — пластмассовое женское лицо, розовое, синеглазое и тоже яркогубое. Эти лица обещают что‑то большее, чем простые кишечные радости.

Вечером после ужина остались послушать будапештский джаз. Девка с голой, худой спиной низким голосом пела, орала, хрипела, шептала, плакала какие‑то джазовые псалмы, она даже свистела губами и в два пальца. Потом пел красивый, какой‑то налакированный парень и тоже здорово. Я запомнил один куплет: