Андрей Коровин - Ветер в оранжерее

— Дома. Дома она живёт! — в порыве какого-то безадресного воодушевления воскликнул Коля. — Сейчас она поедет домой. Я её муж… — но тут Булыгин, очень пьяный, но всё-таки бывший интеллигентный человек, закрыл ему рукой рот.

…На следующий день в общежитии появилась мама Зои Ивановны, очень похожая на азербайджанку, с тёмными усами, и очень робкая. Она боялась подниматься наверх и так бы и прождала в фойе своих дочку и зятя, возвращающихся словно с войны, если бы деликатный Гамлет не пригласил её к себе и не напоил чаем…

Гамлет очень любил быть нужным и с большим удовольствием, улаживая разные нехорошие ситуации, вёл переговоры с родителями и родственниками бойцов алкогольного и алкогольно-литературного фронтов. На нехорошие ситуации у него был чрезвычайный нюх.

Поэтому, когда за дуэлянтом Кобриным прилетела из Томска мать — прямо державшаяся молчаливая пожилая женщина с усталыми глазами, в большой светлой искусственной шубе и округлой шапочке с ласковым блеском оранжевого меха, — Гамлет как-то сам собой, первым, оказался у неё под рукой. Он горестно суетился вокруг этой женщины, разговаривал даже с женой Кобрина Ольгой, потирал ручки, успокаивал, понимающе опускал книзу глаза, временами, однако, с каким-то сверканием непонятной радости уходившие вдруг в сторону.

Мать несколько успокоилась, разместилась в комнате на втором этаже и стала ждать, когда Гамлет разыщет в какой-нибудь общежитской норе её сына, выманит его оттуда, и (извергнувшийся за несколько дней до этого) Кобрин спустится в конце концов вниз, в семейный круг. Она ещё не знала, что поиски сына на этот раз обещают быть несколько более сложными, нежели обычно, так как Игоря в общежитии не было. Он, повторимся, исчез.

В силу некоторых причин об исчезновении Кобрина я узнал одновременно с получением известия о приезде его матери.

Напомню, мы виделись с ним последний раз в комнате пятьсот шесть, где я “лечился”, а похмеляться (и тем более продолжать дуэль) не желал. С тех пор прошло три неполных дня и две странных ночи.

С Гамлетом, сообщившим мне все эти новости, я столкнулся в фойе общаги, возвращаясь из института, в который я отважился сходить, немного отойдя от пьянки. В институте меня восстановили.

Когда я вошёл в деканат, все работники столпились вокруг: Галина Фёдоровна, остроносая и твердогубая; Нина Петровна с ласковым взглядом глубоко-чёрных глаз и немного неровными зубками; яркая блондинка Надя, всегда улыбавшаяся отстранённой улыбкой счастливой в личной жизни женщины.

— Плохо выглядишь, Андрюша, — говорили мне Нина Петровна и Галина Фёдоровна, а Надя молча улыбалась, как будто одна понимая кое-какие мои тайны.

— Нина Петровна на коленях стояла у ректора, просила за тебя, а ты даже не позвонил ей, — строго выговаривала мне Галина Фёдоровна.

— Что дальше думаешь делать? — спрашивали наперебой женщины.

— Не знаю, — отвечал я. — А что нужно?

Затем Нина Петровна вошла в свой кабинет и позвала меня.

— Заходи, поговорим с глазу на глаз.

Она опустилась в кресло и сделала движение рукой, как будто потянулась к шкафчику.

— Коньячку выпьешь грамм пятьдесят? За восстановление.

— Выпью, — неуверенным голосом тяжелобольного произнёс я.

Нина Петровна отдёрнула руку от шкафчика.

— Вон отсюда! — вспыхнув, сказала она.

— Вон! — кричала весело-грозно Нина Петровна уже в открытую дверь кабинета, в которую я отступил. — Вон! Вы слышали? Коньячку ему!..

Я вышел вон из деканата и в окно посмотрел на крошечный закоулок литинститутского двора, приходящийся на заочное отделение.

Был странный какой-то день, словно весна. Под ярким солнцем лилась вода с крыши вниз; с садовой скамейки, стоявшей справа, под стеной, сошёл весь снег, и она темнела мокрыми пятнами. Изнутри здания казалось, что на улице очень тепло, и казалось, что дерево скамейки тоже очень тёплое, если его потрогать ладонью.

Но Лиза не садилась на скамейку, а задумчиво прохаживалась, ожидая меня, по закоулку, осторожно обходя лужи и стараясь ступать на обнажившийся из-под снега асфальт. Она двигалась очень ловко и гибко в чёрных гамашах на худых своих и ровных ногах, в простых чёрных ботиночках на невысоком каблуке и в просторной синей зимней куртке, из-под которой едва виден был край потёртой джинсовой юбочки.

Улыбаясь и шепча какие-то бессмысленные слова, я сбежал вниз по ступенькам, выскочил на улицу и взял Лизу за руку. Держась за руки, мы пошли через мокрый двор в сторону кафе на Бронной.