Тургрим Эгген - Hermanas

Миранда была справедливой. Она предупредила меня. Но поверил ли я ей? Когда кому-то врут — каждый день, систематически, бесцеремонно, — последствия не заставят себя ждать. Ложь приближается к тебе сначала в воображении, а потом наяву.

Через некоторое время все улеглось. Живот Миранды начал расти, и мы оба радовались предстоящему событию. Я стал меньше времени проводить в компании, и следующее сборище в нашей квартире состоялось не скоро.

Настроение Миранды менялось, как небо в дождливую погоду. Я часто замечал, как она плачет украдкой. Иногда поднималась настоящая буря, и тогда я предпочитал не появляться дома.

В один из таких дней я оказался в ателье у Пабло. К нему в гости зашли двое друзей-художников, с которыми я не был знаком. По их словам, они собирались на заседание СПДИК, а разве не здорово было бы пойти туда вчетвером? Тема дискуссии была следующей: «Чему революция может научиться у искусства и художников?» В обычных условиях я бы просто испугался такой темы и такого форума, но Пабло уже хорошо распалился и считал, что нам предоставляется блестящая возможность устроить скандал. Epater les bourgeois [58] Эпатировать буржуа ( фр. ). . Это довольно опасно, потому что в роли буржуа будем выступать мы сами, возразил я. Но об этом мне думать было не надо. Один из друзей Пабло, Мануэль Меркадо, получил от знакомого антрополога, недавно вернувшегося из Мато-Гроссо в тропических лесах Бразилии, средство расширения сознания, с помощью которого приятели собирались «расставить точки над i». Что это такое? Квинтэссенция сюрреализма, как сказал Пабло, который уже нюхал это средство раньше.

На самом деле это был яд редких насекомых, грубый черный порошок, который ни при каких обстоятельствах не должен попасть на губы или язык.

— У индейцев тропических лесов есть наркотики, о которых соседние племена даже не слыхивали, — рассказывал Мануэль, готовя странное оборудование. — Поэтому неудивительно, что они неизвестны цивилизованному миру. Насколько я знаю, они даже не являются незаконными.

Тонкая пластиковая трубочка, вероятно позаимствованная в больнице (наверняка в Амазонии тоже имеются пластиковые трубочки), делилась на две части. С одной стороны имелось утолщение, в которое шаман — а это был сам Мануэль — закладывал дозу размером с горошину. Два узких конца вставлялись глубоко в ноздри потребителю. Они застревали там, и ноздри ужасно чесались. Мануэль наклонялся, делал вдох и дул — делал мощный короткий выдох. И черный яд насекомых летел прямо в мозг. Так мне показалось.

Я едва успел вытащить трубочки из носа, как понял, что не стоило мне в это ввязываться.

Пока другие готовились принять дозу, я чувствовал, что мой череп разбился, как скорлупа сваренного всмятку яйца, и извилины лежат в нем совершенно нагие, доступные всем ветрам. Я издавал звуки, похожие на слова, но никто их не понимал. И мы отправились в театр, где должна была состояться дискуссия. Дорога туда заняла десять миллионов лет. Дар речи постепенно возвращался ко мне, но все, что я говорил, по-прежнему было непонятно даже мне самому. Пабло казался гораздо собраннее, он оживленно рассказывал о своем предстоящем выступлении и спрашивал, продумал ли я свое.

— Я не буду ничего говорить, — удалось вымолвить мне.

— Ерунда, — сказал Пабло.

Когда мы явились, дискуссия уже началась. Пабло, его приятели и я уселись сзади. У меня были галлюцинации. Время от времени я порывался рассказать о являвшихся мне невероятных образах — помню, я видел много рыб, — и тогда на нас шикали со всех сторон.

Кто-то читал, вероятно, ужасно скучный основной доклад о том, как пример из творчества Хосе Марти привел к возникновению нового национального балетного искусства в постреволюционные годы. Я не мог уследить за ходом мысли докладчика. Пабло поднялся и закричал: «Долой сценический сталинизм!» На несколько секунд воцарилась мертвая тишина, от которой волосы на затылке встали дыбом.

Если бы в зале были только мы, художники и писатели, было бы не так страшно. Мы в общем-то привыкли почти ко всему. Но там, наверху, у кафедры, сидела стена секретарей комитетов культуры и министров, руководитель культурной фаланги «Движения 26 июля» и так далее. Люди, которые могут повлиять на карьеру. А в партере — ни больше ни меньше — мой вероломный наставник Хуан Эстебан Карлос с парой хороших друзей. Последнее обстоятельство я заметил слишком поздно.

После начала дебатов прошло около сорока минут, и вдруг со сцены меня пригласили произнести краткую речь. Я вздрогнул, как барракуда, которая стремится сорваться с крючка. Пабло выступил несколько минут назад с совершенно невнятным комментарием. Он покинул сцену под свист и улюлюканье, но по дороге записал меня в выступающие.