Феликс Кандель - Первый этаж

– Ладно, – отмахнулась Клавдея. – Завел шарманку.

– Хочу, – повторил мужчина. – Веры хочу.

– Тебя что, обидели?

– Обидели. Меня проверками обидели. Много раз.

На это друг ситный сказал в полудреме, теряя целые фразы, что у нас никто никого не обижает... потому что... из года в год... все выше и выше... и пусть враги... пусть!.. если вы, конечно, наш человек... После чего свесил до пола руки и заснул окончательно.

Но завозился на стуле Леха Никодимов, заговорил торопливо, перебивая самого себя:

– Да я токарь! Я по металлу! Я ее, родимую, выточу, концами оботру, а она тепленькая... – Леха даже прослезился: – Как баба...

– А я... – захохотал мужчина, не верю.

Закурил "Беломор", бросил пачку через стол. Леха потащил папиросу корявыми пальцами, переломал всю, просыпал табак, полез за новой. Закурил, торопливо затянулся, будто за ним гнались, и сразу затосковал.

Вспомнил Леха родную курилку в углу под лестницей, скамью задами отглаженную, задушевные разговоры в своей компании, и всполошился, замахал руками – бежать куда-то... но закружило уже голову, будто пересыпались дробинки, утяжелили затылок, и куда-то стремительно утекала сила – водой в раковину, мысли поползли вялые, тягучие, на карачках. Стоит перед ним докторишка, будто знает про Леху главный секрет, и это беспокоит, это бередит, есть в этом своя закавыка. Торчит гвоздем в мозгу закавыка, цепляет занозой, шуршит комком, а умять ее, уложить поудобнее – трудно. Все в тумане, в ватной слепой пелене. Будто бельмо на мозгах.

– А я... – донеслось издали, как из другой комнаты, и хохот густой, жеребячий: – Не верю... Не ве-рю...

Мужчина глотнул водку из фужера, покрутил головой, жарко дохнул в самое лицо:

– Я живу – во! Веришь?

– Верю, – покорно согласился Леха.

– Я так живу, как никто не живет. Веришь?

– Верю.

– Еще скажи.

– Верю.

Мужчина зажмурился от удовольствия:

– Ну и ладно. И спасибо. Хоть один поверил. Теперь ты спроси.

– Чего?

– Чего хошь. Я тебе поверю.

– Мне не надо.

– Надо, – убежденно сказал мужчина. – Это всем надо. Ты не бойся – я поверю.

– Всем надо, – уперся Леха, – а мне – нет...

– Ну и дурак, – охладел тот. – Хрен с тобой.

Леха обиделся. Взял рюмку, выпил не всю, плеская на халат. И сразу ослаб, раскис окончательно. Глядел на мужчину глазами в глаза, говорил, еле ворочая языком, в пьяной ненависти:

– В морду бы тебе дать... Сапогом по лбу... Кирпичом по затылку... Бутылкой промеж глаз...

Мужчина слушал жадно, весело, ухал от удовольствия:

– Еще давай, еще... И-эх! Заяц моченый!

– Эт-то как пониженное... – пьяно бормотнул Леха, укладываясь щекой на липучую клеенку. – Ошибаетесь... У Лехи ажур... Лехе – вынь да положь...

И заплакал. И побежали крупные слезы, весело запрыгали с носа на стол. Что же это? Как же оно так? В капиталку, в переборку, в отбраковку Леху Никодимова. И сопливый докторишка уже записал бисером по карточке, знак поставил на Лехе. выделил среди прочих. Все с Лехой! Попрощались. Прохудился раньше времени, как учебная машина, которую задергали неумелые новички-водители.

– Да я... – вскинулся Леха, а голос глухой, неясный, самому не слышный. – Выходи впятером... на одну левую...

И затих. Заснул, как провалился. Только слезы капали с носа на клеенку, разбавляли водку в лужице. А потом и они кончились.

– Вот, – сказал мужчина. – Опять мы вдвоем, Клавочка.

Развалился по-хозяйски на диване, взял в руки гитару, тронул легонько:

– Садитесь, Клавочка, на прежнее место.

Клавдея подошла к дивану, села на краешек, а он, полоумный, ударил вдруг по струнам, закричал хмельно и дико:

– Клавочка, Клавочка, дорогая Клавочка!..

Обррвал, как не было, потянулся к столу, взял полные фужеры:

– За наше, Клавочка, за будущее!

Глотнул залпом, ухнул, крякнул, простонал в вожделении:

– Сла-а-адко, са-ах-харно... Рафинад!

Клавдея выпила водку мелкими глоточками, выдохнула осторожно через сложенные губы, утерлась платочком.

– А что, Клавочка, – сощурился мужчина, – могли бы вы начать жизнь сначала?

Клавдею жаром обдало. Дрожь по спине пробрала.

– Это... зачем?

– А для интересу. Я уж раз пять начинал. И еще хочу.

– Годы не те, – сказала Клавдея густым, дрожащим голосом. – Поздно...

– Это нам-то с вами поздно? Нам-то с вами?.. – Ударил по струнам, так, что Клавдея вздрогнула, заорал благим матом: – Клавочка, Клавочка, молодая Клавочка!..

Леха поднял голову, поглядел затуманенным глазом, опять улегся на клеенку.