Феликс Кандель - Первый этаж

Отвернулись зеваки.

Потеряли интерес сострадательные.

Загрузил дед Никодимов свою коляску, пошел домой, припадая на ногу. Лицо синее, руки синие, уши – и те синие, как у мороженой курицы.

Рупь-двадцать... Рупь-двадцать... Рупь-двадцать...

Деревня умерла не сразу.

Деревня умирала постепенно.

Замычали тоскливо коровы. Их, коров, уводили со дворов чужие, страхом пахнущие люди, и коровы упирались, вертели рогатыми головами, взбрыкивали по-телячьи ногами, бежали, обрывая веревки, мотая тяжелым выменем, обратно в родной хлев.

Завизжали пронзительно свиньи. Заметались отчаянно по загонам, забились в смертельном ужасе в ловких руках, захлебнулись криком-кровью.

Затрепыхались под ножом куры. Закудахтали, будто торопились что-то объяснить, захлопали теперь уже бесполезными крыльями, закатили под пленку дурные глаза.

В последний раз – смертником у стены – гордо и яростно прокричал петух.

И стало по деревне тихо.

Коров продали, кур-свиней поели: не промычит больше глупый телок, не хрюкнет сытый боров, не заквохчет над яйцом бестолковая несушка. Слыханное ли дело, деревня без петуха? Только гавкали беспокойно собаки, да скрипели на ветру старые яблони, да скрежетали вдалеке бульдозеры.

Это к деревне подбирался город.

Но деревня еще жила. По-обычному кучерявился дым из труб, звякали у колодцев ведра, кое-где вскрикивали по проулкам гармошки. Но как-то нехотя, лениво, вполсилы. Деревню будто придавило, оглушило предстоящим. Охватило всех зыбкое состояние ненадежности, будто юзом мотало по осклизлой глине. Ждали в тумане. В перегаре. В вялом безразличии. Ждали – кренились набок, как на просевшем фундаменте, и глубоко скрытой дрожью пробирал страх, боязнь незаслуженного возмездия.

А потом вдруг случилась драка. Ни с чего, вроде. Жуткая, бессмысленная, без причин-поводов. Все на каждого, и каждый на всех. Сворачивали скулы, топтали ногами, грызли зубами, вымещали накопленное на невиновных. И разошлись, потупившись, будто устыдясь.

Тогда их стали переселять.

По одной уезжали семьи, по одной пустели избы, остывали навсегда печи. Напоследок пили крепко, доедали свинину с курятиной, лихо отбивали каблуками, бахвалились, бесшабашно прятали испуг, хмельными входили в город, в новые свои жилища. Хмельному не так боязно.

Чем меньше оставалось народу, тем громче гуляла деревня, шумом разгоняла пугающую тишину. Но никто уже не толпился у окон, как когда-то, разглядывая веселую гулянку. Некому было разглядывать. Только дома стояли вокруг скорбными могильными камнями.

Самые последние уже не гуляли. Самые последние уезжали тихо, крадучись, будто виноватые, и деревня осталась без людей. С запертыми дверями, с примкнутыми по-хозяйски засовами. Придут бульдозеры – отомкнут.

Без людей остались по деревне брошенные кошки, остались без людей собаки.

Кошки одичали первыми. Кошка – она такой зверь, будто ждет только случая, чтобы отвыкнуть от хозяина. Убежали в лес, в поле, стали охотиться на птиц, на мышей. Когти острые, глаза лютые: при виде человека кричали хрипло, по-звериному, близко не подпускали. Да и не каждый решился бы подойти близко.

Собаки никуда не ушли. Сидели у ворот, ждали хозяев, по ночам лаяли свирепо, отгоняя воров от пустых изб. Собаки мыкались голодом, собирались в своры, кружили по деревне, самые беззаботные справляли по углам собачьи свадьбы, а самые преданные так и лежали перед избами, рычали на посторонних, терпеливо ждали своих.

Потом приехали собачники. Выгодное дело: что ни собака – рубль, что ни щенок – полтинник. Каких переловили, каких разогнали, и осталась деревня без защиты. Приходи – бери.

И прикатили ловкие мужики с тележками. Пошныряли по избам, обнюхали углы в поисках поживы. Собрали железо-медь, тряпье старое – в утиль. Поискали по чердакам иконы темные, лампадки, кресты-складни – для любителей. Отодрали доски, что получше, отвернули ручки, крюки, засовы со щеколдами – в хозяйстве пригодится. Один ловкач пригнал грузовик с рабочими, под шумок раскатал избу по бревнышкам, увез неизвестно куда.

Ушли мужички: деревня, будто лапами захватанная. Окна-двери без засовов, дыры от отодранных досок, и выбитым зубом – пустое место в общем ряду, на месте разобранного дома.

Но деревня еще жила. Были печи, чтобы топить, колодцы, чтобы напиться, были крыши – уберечься от непогоды.

Тогда пришла в деревню удалая компания.

Этим – ничего не надо. Только дай место, а уж они сами повеселятся. Выбрали избу почище, расположились на полу табором, откупорили бутылки. И пошел шум по деревне, песни, недвусмысленный женский визг. Словно ожила на время деревня, наполнилась звуками.