Фарид Нагим - TANGER

— А мать её что?

— …………………………… — говорил я.

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

«Скорую» вызвать?!

Не стучите, это стекло!

А перед глазами фото, где они с мамой: санаторий на Кавказе, на тропинке под пальмами невысокого роста женщина казашка, уставшие, измученные жизнью глаза, держит за руку высокую худую и нескладную девчонку, бантики, гольфы; девочка смотрит открыто, с беззащитным интересом, подогнула ножку и одну ступню в сандалике поставила на другую.

— Сейчас, — я ушел в ванную. Эта фотография разрывала мне сердце. Я, наверное, слишком громко застонал.

— Ты чего, Анвар?!

— Зуб… зуб заныл, Ксения… — я защелкал языком. — Где его теперь лечить?!

— А Аселька что?

— Может быть, я не любил ее, общажная связь? Боялся сказать ей, что ее не люблю? Жалел?

— Ей самой надо было думать.

Я все-все рассказал Ксении. От этого мне было нехорошо.

— А Гарник все на компьютере.

— А-а.

— Я иногда жалею, что мы его взяли у мамы.

— Компьютер?

— Да-а… вино купил, деловой такой! Слышь, Гарник, Анвар уже работает… Ты молодец.

— Да какая там работа, Ксения.

— Ты хоть стараешься. Ищешь способы какие-то, не ждешь…

— Ну, как я буду работать, когда у меня прописки нет? — неожиданно нервно отозвался Гарник. — Я сто раз тебе говорил!

— Гарник, ты не понимаешь, как я тебя пропишу, это же не моя квартира, мама и бабушка не доверяют тебе, ведь тебе невозможно доверять, ты поэт!

— Меня не возьмут нигде без прописки!

стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

— Вы здесь неправильно написали, как я вам перевод оформлять буду, у нас даже в книге такого нет!

— А что сделать-то?

— Вот здесь, здесь ставьте число.

— Но ведь Максим уже предлагал тебе хорошую работу.

— Он пидор.

— Ну разве это имеет значение?

— Ты хочешь, чтобы я стал пидором? — нараспев, протянул он. — Анвар, она хочет, чтобы я стал пидором и попал в их пидорскую мафию, тогда ей станет легче, ей по барабану все…

— Извини, что я начала, но ты просто не хочешь работать, Гарник, ты на компьютере играешь!

Женька заплакал.

— Я не играю, я изучаю Корэлл Дро.

— А, правда, Анвар, Женька такой хорошенький стал?

— Ребенок плачет!

— Ты, извини, тоже его отец, между прочим.

— А ты женщина.

— Это его мать этому научила, Анвар, он сам мне рассказывал.

— Что ты выдумываешь?!

— Он даже к матери своей не ездил, Анвар. Три года не ездил, прикинь, как все запущено!

— Поеду.

— У тебя денег нет… вон, Анвар же работает все-таки…

— Я не хочу так работать.

— А ты знаешь, Анвар, он Таньке, моей подруге, ночью руку на бедро положил, когда она у нас ночевала! Прикольно, да?

— Я ошибся.

— Ничего себе ошибочки у тебя, чувак!

— Я ее за тебя принял.

— Вот этого я тебе никогда не прощу!

— Я думал, что это ты, ты всегда с этого края лежишь!

— Ты просто отговорки ищешь, чтобы на компьютере…

стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…

— Нету, нету пенсии, ну сколько можно говорить, не пришла.

— Где-где? В Банке, где!

— На Руставели пятнадцать, туда езжайте, если доедете уже.

Гарник пошел и сильно шлепнул Женьку, он заревел еще сильнее. Ксения вздрогнула и посмотрела на меня круглыми черными глазами.

— Прикинь, как все запущено.

Звонил Кирилл. Мы договорились о встрече, я надеялся, что он пригласит своих студенток сексуальных.

Потом звонил Артемий, и Гарник долго обсуждал с ним новые стихи. Я играл с Женькой. Так приятно было находиться в теплой, уютной квартире. Ксения смеялась над Женькой, помогала мне учить его словам и читать детские стишки. Читали вместе. Было видно, что она соскучилась по этому.

— Зато у нас мальчик хороший получился! — вдруг сказала она. — Правда же, хороший?