— Ну что, Санька, как ты себя чувствуешь? — усмехнулся другой.
— Давай, Санька, отдыхай, как моряк, — улыбнулась девушка.
— Пока, Санек.
— Он всю дорогу проболел, отравился, что ли, — озабоченно говорила Няня. — Весь вагон на уши поднял, я уж думала на таможне выходить и обратно ехать. Но вроде бы легче потом стало.
— Поехали, Сань, тебя там твоя тезка ждет, она тебя вылечит…
Сэкономив деньги на трамвае, я взял «Волгу», чтобы особенно хорошо видеть море и горы, чтоб никто не мешал нам. Санька, как взрослый, сидел впереди. Я тихо радовался той немосковской красоте, которую они сейчас видят. Радовался, что жарко, что скоро блеснет море и они не узнают его, что это? А потом оно распахнется во всю свою ширь, и машина полетит, прямо в этот низкий, плоско полыхающий треугольник. Няня иногда прижималась ко мне с радостно-покорной женственностью, как в Щелыково это было.
— Я заняла у Машки-саратовской пятьсот долларов, и пошли с Иркой на рынок… Я столько накупила, Анвар, ужас просто! И все вроде бы надо, а так посмотришь, вроде бы и не купила ничего. Майки купила, лосины, какие давно уже хотела, мыльно-рыльные принадлежности, молочко против солнца и для загара.
Вот… вот сейчас… вот. Я увидел Ялту и меня что-то удивило. Как же я мог раньше не замечать, что это обычный советский городишко, только еще и курортный. Особенно это жуткое, окраинно-московское скопище девятиэтажек. Я глянул на Няню и угадал ее реакцию: а ты совсем другое рассказывал.
Саня Михайловна так радовалась им и уже даже не знала, чем еще угодить.
— Ну, здравствуй, Санька! Ты Санька и я Санька.
— Как так мам, как так?
— Вот баба Саня.
— И деда Саша.
— Я не деда.
— Кушай, мальчик должен кушать, — говорила Саня Михайловна.
— А вы?
— А я голодная сирота, не пролажу в ворота.
Санька сидел в туалете. Я вышел с лоджии в трусах, которые мне подарил Серафимыч. Она сидела на диване, широко расставив колени, и ждала Саньку. Его трусики в ее руках.
— Какой-то старческий трусняк, Анварчик, — сказала она.
— Да?
— Подойди-ка.
Критически осмотрела трусы, а потом стянула их и взяла у меня в рот, хотя я даже и не думал ни о чем таком. Он казался таким маленьким у нее во рту. Я хотел сказать ей, что я так ни разу и не кончил, когда мне отсасывали, даже если напрягался, просто смешно… Она облизывала его, всасывала, ласкала сильным языком снизу и даже делала глотательные движения, и я чувствовал волнообразные сокращения гортани. Эти ее большие и как бы исподлобья глаза, втянутые щеки, растягивающиеся полукружья губ, и я вдруг почувствовал и хотел предупредить… но она только сильнее прижала к себе и, не спуская с меня спокойных глаз, сглотнула, подсосала и еще раз сглотнула. Отстранила меня.
— Санька, ну скоро ты там? — крикнула она, вытирая ладонью губы.
Женщина в троллейбусе намеренно не подвинулась, и Няня с Санькой не смогли сесть. У меня заболело сердце. Когда ты один — все нормально. Но стоит тебе объединиться с девушкой, как все сразу усложняется и начинаются проблемы. Как будто бог еще раз наказывает вас, как будто решил снова изгнать из рая, как будто мстит мне за женщину, как будто бог «голубой».
В первые дни мы по пропуску Сани Михайловны купались на лечебном пляже, но это было все же далеко, и мы, как и все глупые курортники, стали ходить на городской пляж, прямо под набережной, со всеми ресторанными и магазинными стоками.
— Тебе нравятся эти полосатые плавки? — показывала она на парня по колено в воде.
— Нет, так себе.
— А мне нравятся, они на тебе хорошо смотрелись бы…
Она очень любила выискивать на моей спине какие-то прыщики и выдавливать их. Это было больно и злило.
— Ты не злишься?
— Нет, даже приятно.
— Правда, приятно?
— Да.
— Зая, давай, я еще у тебя из носа жир выдавлю.
— Может не надо?
— Вот, смотри, — она надавила ногтями на мою ноздрю.
— Фу-у, — брезгливо сморщился высунувшийся из-за ее плеча Санька.
— Зайка, тебе вообще надо чистку лица сделать.
— Думаешь?
— Мамуль, море такое блестящее, что его хочется лизнуть.
Сначала обедали в ресторанчиках, а потом уже в общих и недорогих столовках. И снова загорали по инструкции со всеми средствами против и для загара.
Пена выплескивает на гальку, мгновенно тает, исчезает, только галька блестит сильнее. Девушка несла свою грудь, как каравай. Все тело — постамент под ее груди. Сердце саднило, хотелось выпить.
— Смешные эти новые русские, да?
Читать дальше