Фарид Нагим - TANGER

Он сидел с растерянным видом.

ПРОДАЖА АВТОМОБИЛЕЙ «РОСТЕХ» АВТО ФУРГОНЫ МАСТЕРСКИЕ

— Проводи меня, Анварик-фонарик.

— Не провожу.

— Почему?

— К женщине еду! Смазка нужна! Мне даже стыдно говорить с тобой на такие темы.

— К женщине? К этой слонихе?!

— Да будь она худее — она балериной могла бы стать!

— Хорошо, что ты еще юморить способен. Даже твоя Марусинька была лучше этой слонихи!

— Ты же потаскушкой ее называл.

— Я не мог ее так оскорбить, не выдумывай, ты нарочно злишь меня.

Мы замолчали.

— Что такое манту марэ? — спокойно спросил он.

— Убейте меня, по-цыгански.

И вдруг он заспешил, засобирался.

— Все будет по-другому. Мы до чего-то договоримся. Поедем на речку, за водой, на нашем бревнышке посидим.

От его липкого насилия и раздражения я начал задыхаться, я почувствовал эту запирающую меня грань.

— Если… я… с тобой… пойду… то возле метро бля… как погебу… побегу бля… от тебя… ка-ак побегу…

— Анварик, Анварик, мне надо собраться. У меня же деньги. У меня пять миллионов офисных денег на командировку.

Я посмотрел на него и вокруг. Он резво пошел вперед: «Проводи меня, я в улицах путаюсь. Возьми меня с собой в Переделкино». Дошли до Тверской, зашли в арку, двор какого-то театра, там за зарешеченными окнами бесшумно ссорились, махали руками, вспыхивали лицами парень с девушкой. Вышли на Малую Бронную. Из кафе яркие огни на тротуар, музыка, красивые машины, захохотала девушка…

«Что это со мной?! Боже мой, до чего я дошел, до чего опустился я. Что же мне делать»?

— А вот хуй я тебе пойду! — сказал я. — Не пойду. Смеялся над Канаевой, а вот теперь они над тобой посмеются.

— Я знал, знал, что ТЫ это скажешь.

— Вот граница, — я провел носком по асфальту. — Я ее не перейду.

И сам усмехнулся этой отчаянной детскости.

— Анваринька! — шептал он на разные лады, как безумный в толпе.

— Уходи, под машину бросайся или я брошусь… Бросайся!

Он замер, и впервые за весь вечер я вдруг увидел его осмысленный взгляд. И понял, что никогда он не исполнит ни одну из своих угроз покончить с собой.

— Все, не поеду.

— Анвар! — по-детски завопил он. — Ты же обещал, я думал, мы так хорошо посидим, как тогда на твоем дне рождения.

— Все, к Няне поеду, отстань от меня.

На переходе к метро меня задержал какой-то парень.

— А верите ли вы в бога? — нагло спросил он.

Книги в руках, круглый значок на груди.

— Нет бога на земле, кроме Аллаха и Мух-ха-мм-ед — пророк его!

— Ах, вот как, хорошо, а что бог не…

— Пошел ты на хуй! — крикнул я ему в лицо.

Он что-то восклицал.

— Пошел ты на хуй, я сказал!

Серафимыч тащил меня за рукав вниз.

— Пошли, у тебя, наверное, сегодня по гороскопу очень опасный день…

Парень еще немного пробежал за мной и отстал, хорошо, в этом своем бешенстве я мог бы задушить его и пожалеть потом об этом.

«ЭНЕРДЖАЙЗЕР» «ЭНЕРДЖАЙЗЕР»

— Скидки только сегодня, купите батарейки «Энерджайзер».

В метро поражало обилие людей с открытыми ртами — на рекламах. Я пошел напропалую через турникеты. И старушка контролерша остановила меня неожиданно твердым и грубым толчком. Я хотел ударить ее… и я со всей силы швырнул высоко вверх через турникеты свой портфель. У меня заболело сердце. Я вдруг понял слова Канаевой.

— Это ты убил своего Толика! — крикнул я на все метро. — Все, кого ты любишь, — умирают. Даже твой отец, твой Сережа Якушкин, Толик и Ролла!

Он закрыл лицо своими разными ладонями.

Невыносимое и всегда мучительно новое, юное и все более высокое и стройное обнажение женщины летом. Это был выпускной вечер и всюду, всюду женское. Эти юные девочки замерли на самой грани расцвета всего женского в них — и, казалось, что груди их преувеличенно велики, что уже не может быть у женщин таких вызывающих грудей, таких заметных сквозь школьную форму — холмик на холмике — сосков; что их ягодицы настолько преувеличенно выпуклы, как не может быть и у взрослой женщины, и в то же время слишком идеальны, идеальны безжалостно. И эти в мурашках, озябшие под коротким ноги, эти тоненькие вены со свежайшей голубой жидкостью. И эти детские еще личики. Выпущенные теперь во взрослую жизнь они в полную мощь чувствовали, возбуждали в себе и, по-детски смеясь, несли сквозь толпу свой новый женский имидж. Казалось, что там, под тугими швами их джинсов, под короткими юбками и форменными платьями, уже сочится, уже выступает, как капельки на кожице готового взорваться от перезрелости персика. Казалось, что они как улитки оставляют мокрый след. И наверное, если бы в каждую из них сейчас залетело хотя бы по снежинке спермы, все они в один миг зазвенели б детьми, как автомат монетами в 777.