Роман Трахтенберг - Рома едет в Кремль

Мой новый знакомец приветствовал меня улыбкой и фразой: — А имя мое, между прочим, Алексей!

— Божий человек, что ли? А по отчеству как?

— Алексеевич, естественно. А не слишком ли много вопросов относительно моей скромной персоны? Как игра прошла? Не очень они там, в казино, расстроились-то?

— Игра была что надо! Вот, кстати, ваш гонорар за консалтинговые услуги — в сверточке этом ровно четыреста двадцать тысяч американских долларов.

С этими словами я скрепя сердце (все-таки жадность человеческая неистребима) протянул Алексею пересчитанную и перетянутую банковской резинкой пачку. Расставаться с ней было жалко, но в последнее время я со стольким расставался, что это уже вошло в привычку.

— Роман Львович, вам они, я думаю, будут нужнее, более того, я в этом просто уверен. А что до меня, то есть у меня к вам одна просьба…

— Как говорил старина дон Корлеоне — предложение, от которого нельзя отказаться?

— Да отказаться-то можно. Но вот нужно ли это? Попробуйте вспомнить все, что с вами творилось в последние пару недель, подумайте хорошенько, почему все это происходило именно с вами и именно сейчас. Вы же человек умный, опять же учитесь быстро. Вот даже свои решения анализируете. Прогресс налицо! Так что давайте вы сейчас отправитесь домой, примете душ, кофейку выпьете, а потом, часика через два, мы с вами встретимся. Ну, скажем, у входа на Ваганьковское кладбище. Договорились? А денежки спрячьте. Понадобятся они вам…

Я охотно бросил пачку в похудевшую было сумку с надписями цвета серы, выданную мне в казино, и протянул Алексею руку:

— Давайте знакомиться. Трахтенберг Роман Львович — ваш должник.

Он крепко пожал протянутую ладонь и сказал:

— А сумочку-то вы лучше выкинули бы в ближайшую помойку. Неправильная она какая-то. Нет, деньги оставьте, в конце концов, вы вернули свое, честно заработанное. А вот сумочка — чужая, не нужна она вам.

Хотя перспектива через пару часов оказаться на кладбище меня не особо привлекала, я согласно кивнул, аккуратно вытащил свою руку из мощной длани Алексеича (так я его решил про себя называть) и стал загружаться в свой родной «Лексус». Вняв совету, переложил деньги в пластиковый пакет из «Седьмого континента», валявшийся у меня на заднем сиденье, а сине-желтую сумку выбросил в мусорный ящик во дворе своего дома. Поднявшись наверх, зайдя в квартиру и не успев еще зажечь свет, я увидел в окне какие-то отблески. Кинул пакет на пол, подошел к окну и выглянул наружу. Помойка горела ярким пламенем…

Говорят, у главного редактора газеты «Московский комсомолец», а в просторечии «МК», Павла Гусева есть любимая шутка. Когда человек, который звонит ему по телефону, произносит приветственные слова и спрашивает: «Как дела?», тот отвечает ему: «Да пока ты не позвонил, все было неплохо…» Именно такой фразой хотелось бы мне ответить неделю назад программному директору радиостанции, на которой в то такое близкое и одновременно далекое время я имел честь вести суперпопулярное вечернее шоу. От беседы с ним я точно не ожидал ничего хорошего. Тем более что накануне допустил во время передачи нарушение формата, хоть и не по своей воле: очередной идиот, узнав, что он в прямом эфире, прямым текстом послал меня на три буквы. И казалось бы, что тут такого, сказал запретное слово лишний раз, да еще не в адрес радиостанции или программного директора, а меня, Романа Львовича Трахтенберга лично. И именно я должен был переживать по этому поводу, хотя, признаюсь честно, абсолютно не переживал.

На самом деле, я думаю, что все эти трюки с форматами придумали сами владельцы и директора радиостанций, чтобы платить своим ведущим как можно меньше денег. Поставил неформатную песню — штраф, упомянул в позитивном контексте конкурента — снова штраф, пожурил политика, который, по несчастью, оказался другом кого-то из начальников, то же самое. А уж если поднял руку на святое — рекламодателей и спонсоров, то вообще можно вылететь с радиостанции в одну минуту без выходного пособия. В моем случае употребление кем-либо лишнего слова, однозначно относившегося к матерщине, могло привести к непредсказуемым последствиям.

Мою работу на радио трудно назвать безгрешной, но я лично, сколь удивительным это ни казалось бы интересующимся гражданам, ни разу не выдал в эфир матерного слова. Но все почему-то абсолютно уверены в том, что это было, вот только они случайно прослушали. А подняться повыше и понять, что такое имидж, эпатаж и тонкая интеллектуальная игра «на грани», умственное развитие им не позволяет. К примеру, если юная особа накрасится поярче, наденет юбчонку покороче, а блузку потеснее, да еще с декольте, взгромоздится на высокие каблуки, завиляет попой, так кто же не скажет, что она шалава прожженная? А ей-то всего четырнадцать лет, и она еще и мужского-то полового, извиняюсь, члена живьем не видела! Но никому до этого нет дела — шалава, и все тут. Ну а я соответственно — шалавей!