Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

Степан Михайлов написал теоретическую статью и, прежде чем показать ее Лихову, принес к Громову: смущала математика, тут Лихов ничем не смог бы помочь. Степан обнаружил на кривых смертности от лучевой болезни несколько пиков – в определенные дни после облучения гибло особенно много животных. Биология здесь была для Михайлова совершенно ясна: первый пик обусловлен шоками, второй – преимущественно поражением кишечника, третий – нарушением кроветворных органов, а четвертый – инфекциями. Но математика… Правильно ли он обработал материал?

– Пики смертности, говоришь? А ну, дай посмотреть!

Громов берет у Степана рукопись и углубляется в чтение.

– Гм… Пики смертности…

Комната на Таганке преобразилась до неузнаваемости. Нет буфета, совмещавшего столь долго две должности. Нет «девичьей» кровати Громова, нет и дивана. Два низких лежалища – пружинные матрацы на ножках, что ли? – да полки, современнейший орнамент из книжных полок. Лишь пианино сохранилось из старых вещей, но оно блестит как-то по-новому. Возле письменного стола углубился в рукопись вполне современный Громов, а на одном из «лежалищ», поджав под себя ножки, сидит Елизавета, современнейшая Афродита спортивного покроя, рыжая, курносая, колючая, недомашняя. Коса собрана теперь на затылке в узел, а так все такая же, как была до замужества.

– Гм… Пики смертности… – Громов роется в картотеке, а Елизавета беседует со Степаном:

– Твой мил-дружок, знаешь, что он у меня тут вытворяет? Просыпается ночью, зажигает торшер, не вставая, берет карандаш и ну разрисовывать новехонькие обои лебедиными шеями интегралов.

Видишь ли, для памяти записал – чтоб не заспать… Уж я терла, терла резинкою…

Наконец встает Громов:

– Сегодня, Степа, я тебе ничего не скажу. Нужно провести как следует расшифровку кривых. Тут у тебя, извини, кустарщина.

– Право, мне неудобно, ведь адский труд…

– Есть на то вычислительные машины… И потом: для меня, быть может, пики твои будут играть большую роль, чем для тебя самого. Ведь если ты прав, все, над чем бьемся мы с Лизой, относится ко второму и третьему пику, все лиховское – к четвертому. С тех пор как радиобиология стала точной наукой, к таким заключениям следует относиться с полным вниманием. Это не домыслы – математика!.. Ну, а сегодня… Сбренчи, Степик, нам что-либо.

Степан сел к пианино. Преобразившаяся комната, радиобиология, которая ныне сродни математике, – все это, видимо, на него повлияло: он «сбренчал» такой ультрамодерн, что Громовы, когда кончил он, попросили:

– Нельзя ли какого-нибудь «устаревшего» композитора? Ну, скажем, Чайковского или Бетховена…

– Поговорим о жизни?

– В каком смысле?

– В том, что ты у меня пентюх.

– Мило…

– То ли дело Степка! И швец, и жнец, и на дуде, обратно ж, игрец…

– Зато графики прибегает считать ко мне.

– Вот-вот! Не один ты такой пентюх, мода ныне пошла на теоретиков-пентюхов, так называемых людей одной страсти.

– Мода не мода, но в чем-то ты и права. Разносторонняя одаренность была в большом ходу во времена Леонардо да Винчи и Ломоносова. Ныне специализация уже, а объем материала наук куда как шире. И мудрено ли, что тот, кто разом по двум дорожкам бежит, редко оказывается в лидирующей группе… Но проблема физиков и лириков в том плане, что физикам, мол, ни к чему искусство, – нелепость. Физики наводняют концертные залы и выставки – кому, как не научным работникам, необходим активный отдых?

– Попадем на той неделе на Рихтера?

– Если повезет с билетами.

– То-то и оно, что не повезет! Мышей добывать или Семечкина подключать к работе – тут ты горазд и ловок, насчет же билетов…

– О том я и говорю: за всем не угонишься.

Нате вам, Шаровский и Лихов, – доктора наук Якименко, работающего на Урале, выдвинули кандидатом в члены-корреспонденты академии!

Якименко? Гм… Много сделал для создания методики лечения костным мозгом. В московском институте никто не думает отрицать заслуг Якименко, напротив, его поздравили телеграммою, и все же огорчены: обидно ведь и Ивану Ивановичу и Якову Викторовичу, оба давно достойны быть не только член-коррами, но и действительными членами. Но уральцы выдвинули Якименко, москвичи же не выдвинули никого.

– О чем думает директор? И почему спите вы, партбюро? – Елизавета возмущена и изливает это возмущение на мужа. Да и на кого же еще изливать, ведь Леонида выбрали в партбюро.

Громов не отвечает, хоть ясно Лизе: он что-то знает. Она атакует его снова и снова, но в институте он упорно отмалчивается и лишь по дороге домой удовлетворяет ее любопытство: