Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

Это было давно. Он тогда еще умел спать по ночам, и ему даже не грезился пьедестал, с которого теперь его пытаются сбросить. Не было тогда сегодняшнего, рожденного бессонницей блеска в глазах, а лоб, кажущийся двухэтажным из-за отступивших назад волос, не перерезали морщины. Он тогда еще не курил «Казбек» – модно было кичиться народными корнями, и он коптил небо махоркою. Пестрота красок и запахов, волнующие ветры молодости, сладости женских ласк, муки ожиданий и радости встреч – он был безвестен, однако все это, ныне ушедшее, тогда принадлежало ему. Он работал в районе, в ветеринарной лечебнице, и добился успеха. Сам он не понял, что создал волну, на которой при умении можно выплыть. Поняли другие – журналисты, раззвонившие об его успехе на весь Союз, представившие желаемое за достигнутое, – поняли, стали подталкивать, вытолкнули и вскарабкались сами. Спички? Куда могли деться спички? Вот они, спички.

Море пшеницы, шапки кустов вдоль оврагов, кони – табуны коней – степь… Сальск? Под Одессой? Не ясно… Земля – трава – зерно – кони – овцы – труд – уравнение со многими неизвестными, там тоже были свои проблемы. Сон это или не сон? Папиросы? Здесь, во рту, папироса. Женское тепло: руки ее, грубые ладони, тонкие запястья, пьянящая кожа, душистые волосы… О, черт! Выронил папиросу, обжегся. А ведь это не сон – скорее воспоминания. Как ее звали? Вера? Надя? Фу!.. Да как же ее звали-то? Ох, ее звали Шурою, Александрой Захаровной. Это жена, и она спит за стенкою – постаревшая, располневшая Александра Захаровна.

В Ленинградском институте, где Краеву сразу же предоставили лабораторию, остро ощутил он недостаточную свою подготовленность – куда острее, нежели сейчас, когда показал ее Громов всей конференции. Он начал учиться, и если бы дали ему время учиться! Но времени не было, и учеба невольно свелась к обучению искусству полемики. Должностной рост при отстающей от него внутренней базе, когда, не побывав в рядовых, становится человек командиром, когда дискуссии во имя поддержания авторитета делаются самоцелью, а методы их ведения утрачивают чистоту, – это трагедия.

Скрип сапог за окном, предрассветный ветерок, тяжелые облака над спящим городом. Сон, кажется, идет сон. Наконец-то!.. Папиросы? Нет, не нужны уже папиросы.

– Оленька! Открывай, открывай глазки! В школу пора. Ты слышишь бабушку? – Александра Захаровна в соседней комнате склонилась над внучкою.

Он просыпается – эти слова его будят. Встает, опираясь на подоконник. Поспал бы еще, спал ведь всего минуту, но он не может пропустить момент, когда Оленька появится на пороге со спутанными волосенками, покачиваясь со сна, протирая глазки: «Деда, пойдем умываться…» Привязанность, самая сильная в его жизни привязанность, – крохотная Оленька, которая не сравнивает, не сопоставляет его с кем-либо, просто любит – и все: можно ли не любить дедушку?

– Ох, ох, ох! – ворочается в соседней комнате Игорь. – Папаша опять накурил, валит дымище из-под дверей, точно из трубы крематория. Не высыпаюсь от этого я. Папаша! Слышишь, не высыпаюсь.

Через несколько минут, умытые, но еще не совсем проснувшиеся, Оленька с дедушкой садятся к столу, и с этого момента Оленька переходит в собственность бабушки.

Утром Краеву необходим кофе – две большие кружки крепкого кофе делают его дневным, жестким Краевым.

– Чем заменить слово «антимарксист». Чтоб попроще?

– Ох, папаша! Неугомонный ты… Право, не ко времени. Не советую!

– А я и не спрашиваю твоих советов. Как написать попроще вместо антимарксист? Может, религиозный человек? Глупо! Никогда от тебя не дождешься помощи!

О том, как хранятся в Ленинке диссертации, сотрудники библиотеки наверняка могут прочесть цикл лекций: то-то делается, чтобы не погрызли мыши, то-то – чтоб не завалились от обилия папок полки. Громовы этих деталей не знают, и представляются им подвалы, забитые не нужными никому фолиантами. Изредка случается чудо: та или иная папка кому-то требуется, и тогда, кряхтя и охая, счищают лопатами с груды пыль, долго роются, а потом, чихая, тащат папку в читальный зал. Да простят библиотечные работники Громовым их ужасающее невежество!

Случилось чудо и с диссертацией Леонида, а кудесником, сдунувшим вековую пыль, оказалась «Медицинская газета». Но действовал этот достопочтенный орган не по собственному разумению, а доверив свои столбцы Александру Ивановичу Краеву.

Прибежала Зиночка Жукова, лаборантка, которая, по утверждению Елизаветы, чтит Громова не только как будущего выдающегося косца радиобиологической нивы.