Юрий Красавин - Озеро

— Если это можно назвать знакомством! Ехал по плохо освещенной улице… и сбил ее… правым бампером.

— Ох, ты…

— Не заметил! Вдруг сильный удар и — смотрю, женщину отбросило от моей машины на обочину, на газон.

— В ней и так-то чуть душа держится!

— Не скажи. Если б вместо нее был ты, мы с тобой сейчас не разговаривали бы: лежал бы ты под холмиком, и травка зеленела бы, а я в местах не столь отдаленных вкалывал бы.

— А машина была вот эта?

— Нет. Эта ее, а у меня своя.

После каждого ответа актёра наступала пауза — пастух размышлял.

— В больницу сразу повез или «скорую» вызвал?

— Вызвал бы, да запретила. Так что я привез ее к себе домой, выхаживал… служу вот теперь у нее на посылках.

— Как золотая рыбка, — пробормотал Семён. — Все мы у кого-то служим. Я вот у озера.

— А что ты всё расспрашиваешь? Понравилась, что ли? Брось, не бери в голову: пустое это! Ты ей не поддавайся, слышь. Мало ли что будет внушать! Она не женщина, — так, видимость одна. Да и чего хорошего! Похожа на лягушку, верно?

Семён не ответил, он смотрел на шатёр и глазам своим не верил: нарисованный рак пошевелил усами и стал передвигать ближние к нему письмена. То были головастенькие запятые парочками — хвост у каждой загнут к голове подружки, и ещё одна с хвостом длинным, изогнутым подобно лебединой шее; были скобочки, соединённые штрихом или двумя, и стрелка с поперечинкой, и просто буквы-знаки нерусские.

Нарисованный рак отпихнул от себя кружок с точкой посредине, будто мячик, пригрёб скобочку, похожую на молодой месяц, поймал неуклюжей клешнёй, поднёс к усатому страшному рту и схрумкал этот месяц, будто половинку баранки-сушки, даже сухой звук послышался. На этот звук актёр обернулся, поймал недоумённый и озадаченный взгляд пастуха и усмехнулся.

— Вот такая чертовщина каждый день, — шепнул Роман. — Я уж привык и ничему не удивляюсь.

А из-за куста вышла та, о которой они только что говорили, и была задумчива, даже огорчена. Семён подумал, что это она недовольна им, хозяином Царь-озера; как-никак устроил тут шум, даже скандал, драку… нехорошо, некрасиво.

— Вот, — сказала она, держа что-то на ладони, — даже камни умирают. Знали бы вы, каким он был лет двадцать назад! Сокровище. А теперь мертвец, труп.

Она бросила камень в траву. Семён подобрал: да, обыкновенный булыжничек величиной в два спичечных коробка. Таких много.

— Но этот был с огнём! — сказала женщина. — В нём солнце опускалось в пурпурные облака, и бирюзовое море было. И чёрный утёс, и даже чайки на фоне этого утёса. В нём хранились удивительные краски, понимаете? А теперь нет ничего. Умерло.

— Всё умирает и все умирают, — философски заметил Роман.

— Да, но смерть должна быть в свой срок, тогда всё естественно, безобидно. В противном случае — несчастье, трагедия. Этот должен был жить.

— И в чём причина его трагедии? — улыбнулся актёр. — Корова наступила на него копытом или капнула птичка?

— На землю постоянно оседает космическая пыль, она вступает в общий хоровод. Вам только кажется, что земная твердь неподвижна, — нет, это бурлящий котёл. Тут у каждой пылинки свой интерес и свой закон, каждая вступает в своё братство и ведёт свою борьбу. Камни растут, притягивая комическую пыль, а этот притягивал не всё подряд, а избирательно — такова была в нём основа. Он так и рос благородным, но некоторое время назад атмосфера стала меняться — там свои превращения — появилось слишком много омертвляющих включений. Благородные частицы из космоса, пробиваясь сквозь вашу загрязненную атмосферу, умирали, не долетев до поверхности Земли. Каждая пылинка становилась мёртвой перед тем, как воссоединиться с камнем. В итоге в нём произошло необратимое — он тоже умер. Вот так. Я понятно объяснила?

— Более или менее, — кивнул актёр.

Сказанное о камнях кануло Семёну в душу, будто заветное признание, и он готов был остолбенеть, как давеча, но жажда услышать от этой необыкновенно женщины что-то ещё удержала его. Ему уже бесконечно нравились и ее руки, похожие на славные лягушиные лапки… весь ее светлый, неземной лик, на котором сияли страшные, прекрасные глаза. И разве не хороши были прозрачные раковинки ее ушей, что прятались в пепельных волосах? А какой у нее голос! Он не из горла, он из груди, от сути ее существа, потому так задушевен.

— Я принесу вам молока, — поспешно сказал он. — Давайте какую-нибудь посудину.

Актёр подал ему котелок, хоть и закоптелый снаружи, но чистый внутри.