Валерий Карышев - Москва тюремная

— Так что же мне делать?

— Послушай, — неожиданно в голосе татуированного собеседника зазвучали нотки приязни, — а Чикатило-то не расстреляли.

— Как? А в газетах писали...

— Ты еще о телевизоре расскажи. Он теперь или в Сычевке, или в Казани.

— А что там?

— В Сычевке — специальная психбольница для особо опасных преступников. Понимаешь — по приговору суда они как бы преступники, но расстреливать их по закону нельзя, потому что они еще и вроде как психи. В Казани — тоже психбольница. И тоже для таких.

— И что?

— А то: если ты признаешься в одном или в двух убийствах — тебя точно расстреляют. Потому что выходит, что ты здоров. А если признаешься во всем, что на тебе висит, — может быть, и выживешь. Так что пиши явку с повинной на имя Генерального прокурора: мол, не ведал, что творил, рассудок потерял. И в конце обязательно укажи: помогите мне излечиться, я еще могу быть полезным для нашего общества... Да и «явка с повинной» тебе зачтется.

Допросы начались уже с двадцать первого октября. За день до этого Головкин действительно написал в Генпрокуратуру «явку с повинной», в которой детально описал: когда убивал, где убивал, чем убивал, что вытворял с живыми и мертвыми.

Следователя прокуратуры по особо важным делам трудно чем-нибудь удивить. Но признания маньяка-садиста звучали столь откровенно, что даже самые опытные следаки с трудом удерживались, чтобы не придушить мерзавца прямо в кабинете.

ИЗ ПОКАЗАНИЙ ОБВИНЯЕМОГО ГОЛОВКИНА С.А. НА ДОПРОСЕ ОТ 28.10.1992 ГОДА:

(...)

... продолжая удерживать труп в прежнем положении, сделал надрезы кожи в области плечевых костей рук, голеней ног и стал снимать с него кожу. Местами я кожу изнутри подрезал, а местами просто сдирал. В общем, снял кожу единым лоскутом и изнутри посыпал солью, которую специально для этой цели принес с конюшни манежа. Это я сделал для того, чтобы подольше сохранить кожу, просто решил попробовать, что получится. До этого таким образом я снимал шкуры с павших лошадей.

(... )

... чем больше жертва вызывала у меня симпатию, тем больше мне хотелось манипулировать с ней, с ее телом, больше резать, вырезать...

Его отвезли в Горки, в гараж — он сам вызвался продемонстрировать свою пыточную. Видеокамера оператора следственной группы тщательно фиксировала предметы, выносимые из подвала: топоры, молотки, шила, ножи с причудливо изогнутыми лезвиями, хирургические ножницы, шприцы, ремни, веревки, детские вещи со следами засохшей крови. Затем появились человеческий череп с подсохшими лоскутами мяса и небольшое цинковое корыто с какой-то темной массой на дне.

Головкин, правая кисть руки которого была пристегнута наручниками к руке омоновца, словно завороженный, смотрел на корыто.

— Что это? — удивленно спросил один из оперативников.

— Кровь, — спокойно ответил маньяк. — Я ее с последних пацанов, со всех троих, в корыто нацедил, а потом паяльной лампой выжег... Просто хотел узнать, что из этого получится.

ИЗ МАТЕРИАЛОВ УГОЛОВНОГО ДЕЛА № 18/58373-86:

(... )

... после нескольких насильственных половых актов Головкин связал подростку руки и удушил его, перекинув веревку с петлей через ступеньку лестницы.

Затем, убедившись в смерти ребенка, подвесил его за ноги на вделанный в стену крюк, отрезал нос и уши, отчленил голову, нанес множество ударов ножом по туловищу, вырезал внутренние и половые органы. При помощи анатомических ножей и топора расчленил труп, вырезал мягкие ткани, поджарил их на паяльной лампе и съел. Части тела, кроме головы, вывез в лес и закопал. Отчлененную голову убийца хранил в гараже.

Он вскрыл черепную коробку, выжег паяльной лампой мозг, отсепарировал мягкие ткани, а в дальнейшем демонстрировал череп Сергея П. другим жертвам для запугивания...

В тот же день маньяк отвез оперативников и следователей к путевому указателю «Звенигородское лесничество», где показал яму — ту самую...

Он больше не отпирался, не пытался покончить жизнь самоубийством. Его даже перевели в одиночную камеру, и об этом маньяк сильно жалел: ему так не хватало того самого «вора», который помог советом написать «явку с повинной»...

В глазах Головкина засветилась надежда. Он рассказывал все, что только мог вспомнить, пытливо заглядывал в глаза оперов и следаков, с трудом удерживаясь, чтобы не спросить: ведь теперь, когда я все сказал, меня точно не расстреляют? Ведь психов вроде меня не расстреливают, правда? Куда меня повезут: в Сычевку или в Казань?