Юрий Красавин - Русские снега

Отдышалась, успокоилась маленько, но рассказывала возбужденно:

— Вань, что творится-то? Мне все время чудилось: какие-то голоса… звуки. Я слышала, как приехали на мотоциклах… Лодка два раза проплывала. Стадо коров мычало…

Тут их обоих словно ветерком обдало и мелодично затиндиликало в ушах; запахло мокрой крапивой и лопухами… лопухи эти и заросли крапивы оказались совсем рядом — из них вышел петух с тяжелым гребнем и красной, словно окровавленной грудью — красавец петух! — отряхнулся, посмотрел на них высокомерно и скрылся снова. Лягушка прошлепала мимо. А по тропинке неподалеку шагали двое беседующих мужиков в рубахах распояской, босиком.

— А обе те есмя деревни продали с орамыми землями и наволоцкими пожнями, — явственно сказал один из них. — Там и топор ходил, и соха ходила.

Второй в ответ ему густым басом непонятно что: ду-дуду… Они остановились, толкуя о своем, не обращая внимания на сидевших.

— Купил у Ермила… у кузнеца… лодку набоиницу, дал полшеста алтына… — бубнил бас.

Продолжая разговаривать, они двинулись в сторону и скрылись. Маруся сидела, будто онемев, да и Ваня тоже. Он потер ладонями уши — тиндиликанье исчезло.

— Значит, ОНИ на самом деле есть… — зашептала Маруся.

— Значит, живут рядом с нами. Ваня не успел ответить, — те мужики показались снова. — Якушка тот наволок Ондреевской косил сильно два лета. — говорил один из них рассудительно, — лони да третьяго году!

— А меж тем пустошам… с тех пустых полянок и до реки с наберегом… — вторил ему другой, и ветром унесло следующие слова, только «бу-бу-бу» один голос. Минуту спустя мужики скрылись.

Больше не донеслось с той стороны ни слова, и крапиву с лопухами — петушиные джунгли — запорошило снегом, затянуло туманом белым.

Сорокоумовы переглянулись, посовещались шепотом и решили навестить Веруню Шурыгину.

На ощупь прошли они в сени, открыли дверь в избу как раз в тот момент, когда там что-то грохнуло и зазвенело. Слава Богу, что не керосиновая лампа — она висела высоко: Веруня на этот счет предусмотрительна. На полу же валялись опрокинутые скамейки и табуретки, громоздились корзинки и подушки, боевые позиции занимали ухваты и валенки; тут же что-то пролито, что-то рассыпано… Сама хозяйка спала на кровати.

Едва только гости перешагнули порог, как трое ребятишек, занятых то ли борьбой, то ли дракой, оглянулись на них почти с досадой: помешали им!

— Здорово, мужики! — сказал Ваня, окидывая взглядом поле сражения. — Что тут у вас происходит? Передел имущества или сфер влияния?

«Мужики» уже забыли свои распри перед лицом внешнего врага, они встали плечом к плечу.

— Дисциплина в этом доме совершенно расшаталась. Верховная власть спит на кровати, вольница гуляет — от такой демократии добра не жди.

Маруся сразу умилилась. Надо признать, в «ухарцах» есть что-то такое, отчего их, действительно, хочется потискать и погладить по головкам. Но не очень-то они на это падки, к ним поди-ка подступись.

— Веруня! Как ты можешь спать при таком шуме! — говорила Маруся, принимаясь за уборку. — Вставай, белый день на дворе.

— Ой, что-то заспалась я, — отозвалась Веруня хрипловатым голосом, медленно произнося слова. — Встать не могу — ни больна, ни здорова. Долит меня сон, не совладать…

Она повернулась на другой бок и, кажется, опять уснула.

Ваня поставил на ноги лежавшую табуретку, сел на нее посреди избы, огляделся.

— Петь топили, мужики?

— Не-а, — «мужики» дружно замотали головами.

— Корову доили?

— Не-а.

— Теленка, куриц кормили-поили?

Ответ был тот же.

— Так что же вы! Чем занимаетесь, если хозяйство в забросе?

Они переглядывались, поталкивая друг друга, шмыгая носами.

— Эх вы, мужики! На вас вся Россия смотрит с надеждой, а вы что? Отечество в опасности, а у вас баловство на уме.

Они его побаивались — это из-за шрамов. Даже старший, Илюша, посматривал опасливо. Но, стоявший рядом с братом Никишка, только заинтересованно моргал: какая-такая еще Россия? Знать не знаю… Что касается белобрысого Алешки, тот и вовсе глядел вызывающе: а ты, мол, кто такой, чтоб тут распоряжаться?

— У нас хлеба нет, — сообщил Илюша.

— Как нет! Я же вашей матери три буханки дала! — возмутилась Маруся. — Неужели все умяли?

— Одну буханку мама офицерам скормила. Они проголодались.

— Каким офицерам? — опешили Ваня с Марусей.

— Которые у нас были, двое, — заторопился Никишка. — Грелись возле печи. Сабли — во! И звездочки на пятках.