Юрий Красавин - Русские снега

Именно за стеной слышался веселый разговор. Не долго думая, он толкнул дверь, шагнул вперед и оказался в темном, тесном помещеньице. Под ногами шуршала солома. Рука нащупала лавку с какими-то тряпками, наткнулась на дужку двери, из-за которой, собственно, и слышались голоса и смех. Открыл и — густым паром ударило в лицо… что это?!

Двое парнишек лет по пяти-шести, совершенно голые, с прилипшими волосами, сидели на мокрой лавке; между ними горела лучина в светце, освещая их смеющиеся лица; разинув от удивления рты, парнишки уставились на Ваню.

— Тятя! — позвал один из них опасливо.

Уголёк от лучины упал в мокрую солому на полу и зашипел — лучина вспыхнула поярче, на секунду-две высветив во мраке несколько голых фигур.

За парнишками, на той же лавке девчонка постарше окунула в деревянную лохань голову; она отвела рукой мокрые волосы и ойкнула, но не испуганно, а сердито. Девчонка была круглолица, пухлощека настолько, будто держала за щеками по конфете; волосы у нее длинные-предлинные; она наклонилась чуть в сторону, прячась за парнишек. А в полумраке над жарко натопившейся печкой толстая баба охаживала веником растянувшегося на полке под самым потолком мужика; она тоже оглянулась и гневным голосом сказала:

— Да что же ты вперся в нашу-то мыльню, анафема! Обросим, погляди-ко, какой-то зимогор к нам пожаловал! А вот я тя веником по харе, окаянной!..

Она замахнулась, а мужик проворно спрыгнул со своего полка, поскользнулся, но выправился, встал перед Ваней — рослый, длиннорукий, с вытаращенными глазами; тело его было распаренно-красным, а руки до локтей и шея, и лицо почти черны — это от летнего загара. Мужик, ругнувшись, сгреб его руками-клешнями, босой ногой распахнул дверь и в темном предбаннике так сильно поддал коленом под зад — Ваня будто на крыльях вылетел через распахнувшуюся наружную дверь и врезался в снег.

— Погоди, еще не все, — азартно басил где-то рядом Абросим, и хватал руками, будто карася в тине ловил. — Я те щас… будешь помнить!

Ваня ринулся со всем возможным проворством в сторону, куда глаза глядят… да глаза-то не глядели!.. а лишь бы подальше, подальше от этой чертовой бани, чтоб не настиг его рукастый мужик Абросим, а то ведь наградит еще одним пинком, от которого не скоро очухаешься. Да и срам какой: вперся в чужую мыльню. Откуда она взялась-то?!

Уже совершенно задыхаясь, вывалился куда-то, где было попросторнее — здесь легче дышать; прислушался, не гонится ли кто следом — нет, погони за ним не было. Да и с чего это голым людям за ним гнаться в снегу! Небось, Абросим только постращал, а сам вернулся в баню да и рассказывает там под хохот всего семейства.

«Эка, двинул, как паровоз кривошипно-шатунным механизмом, — Ваня поежился. — Если б не снег, долго бы мне еще лететь! Силен мужик Абросим…»

Легко все-таки отделался, могло бы случиться и что-нибудь посерьезнее: раздели бы да и выпихнули голого в снег… гуляй, Ваня!

Перед глазами так и маячило: двое лупоглазых парнишек, освещенных горящей лучиною; девчонка отводит рукой от лица волосы, с которых струится вода; могучая баба с ногами-тумбами и Абросим, весь будто свитый из жил и мускулов…

Невозможно было понять, где он находится и что с ним. Если раньше была догадка, что всему виной слуховой обман, наваждение, то теперь…

«Нет, привидения на такие дела не способны, — соображал Ваня. — Они пинка под зад не дают… Или все-таки могут? Кто их знает!»

Оглядевшись, он обнаружил, что сидит не на чем-нибудь, а на одном из пней, оставшихся от лип Данилы Золовкина, мимо которых сам недавно проторил ход. Значит, проделал путешествие вниз к ручью и вокруг шурыгинского дома.

— Ва-ня! — раздалось совсем рядом отчаянное.

Это был голос матери. Или почудилось?

— Ва-ня! — донеслось снова, уже глуше и ещё отчаянней.

Он вскочил:

— Э-гей! Я здесь!

Рыдания были ему ответом.

— Трафь сюда! — позвал он, теперь уже опасаясь идти на поиски: не разминуться бы, а то черт-те куда угодишь!

Где-то в толще снеговой слышался шорох и хруст, словно там ворочался кто-то или боролся неведомо с кем.

— Ты где, мам?

Маруся вывалилась на него, словно снежный ком.

— Ванечка, — выговаривала она и кашляя, и плача. — Ваня…

Лицо ее было мокро, пряди волос прилипли к щекам, в рукава и за шиворот набился снег, голос вздрагивал от пережитого страха и прихлынувшей теперь радости избавления.

Насколько он понял потом из ее сбивчивых объяснений, она заблудилась: торила ход к телятнику, а снег за нею обрушился. Куда было идти? Стала кричать, — снежная толща заглушала ее крики. Пробивалась то туда, то сюда, угодила к ручью… И вот, когда совершенно потеряла надежду на избавление, услышала его голос.