Наталья Абрамцева: Рассказы и сказки для взрослых

Обнаружив пропажу, Полина перевернула школу вверх дном. Не своими руками. За нее это с веселой готовностью сделали октябрята, пионеры, комсомольцы и просто двоечники — детки с первого по десятый классы. Остановить эту неорганизованно-организованную массу было невозможно.

Директор — он умный человек, он не хотел инфаркта — уехал по «неотложным» делам. Виталий Григорьевич оставался «на посту». Сапожок, естественно, не нашелся. Полина, принципиально надев на одну ногу оставшийся сапог, а на другую — валенок сострадательной дворничихи, обратилась к Виталию Григорьевичу:

— Или, — гневно заявила она, — или сапог завтра будет на месте, или…

Она не сказала, что «или», но, вероятно, имела в виду наступление конца света, по крайней мере, для Виталия Григорьевича.

Это было вчера… Сегодня в школу не хотелось. Из-за этого чертового сапога. Из-за того, что вот-вот конец полугодия, и, хочешь не хочешь, придется исправлять твердые двойки Сережки Лузгина на (Бог ты мой!)… на тройки!!!

И потом, ему просто почему-то хотелось побыть здесь. Сесть на эту скамью в крохотном заснеженном сквере, подставить лицо холодной снежной крупе и ни о чем не думать.

Он так и сделал. Не пошел в школу; ведь, в конце концов, тот же Сережка Лузгин позволяет себе подобную роскошь достаточно часто! А он, Виталий Григорьевич, пропустит всего один урок.

…Снег. Легко. Холодно. А из головы «двойки», «окна», сапог не идут. И никакого удовольствия от «прогула». Смотрит по сторонам. Никого знакомых, к счастью. Один… Один ли? Кажется, держит его чей-то взгляд. Большущие, карие, удивительные глаза. Человеческие? Каждому ли человеку дано иметь такие глаза?! Об ушах я и не говорю… Висячие, с ладонь величиной, расчесанные, в мелких завитках, шелковистые, как и вся шкурка. Спаниель. Вернее, не совсем взрослая черная спаниелька сидела невдалеке и смотрела на Виталия Григорьевича. Смотрела и смотрела.

— Ты что, — ласково спросил Виталий Григорьевич. Ласково, потому что к спаниелям по-другому невозможно обращаться. А спросил — просто так, совсем не ожидая ответа. Спросил ну и спросил, как спросил бы у кустика, не тяжело ли ему под снегом. А спаниелька поняла его буквально. Усталый человек спрашивает: «Ты что?»

— Да так, ничего, смотрю, — отвечает она и подходит ближе. Подходит и смотрит так же внимательно.

Виталий Григорьевич удивился?.. или испугался?.. — нет, что вы! Он просто не «услышал» ее голоса. Ведь он не сумасшедший, он просто усталый, замотанный человек, не более того. И разговаривать с собаками!..

А она сидела рядом, помахивала холёными ушами. Потом спросила вежливо и спокойно: «А почему вы сегодня не на работе? Вы плохо себя чувствуете?» Не услышать этого было уже нельзя. Что-то качнулось в голове завуча, он закрыл глаза и тихонько застонал. А симпатичная спаниелька продолжала: «Вы уже опоздали на урок. Я знаю, вы учитель. Каждое утро вы идете через этот сквер. А я здесь гуляю. Я вас знаю. Вы…» И тогда всегда выдержанный, корректный Виталий Григорьевич, испугавшись сам не зная чего, потеряв какую-то вечную точку опоры, закричал странным, не своим, сорванным голосом:

— Ты что, с ума сошла? Собаки разве разговаривают?! Виталий Григорьевич вскочил и в каком-то полусознательном состоянии рванулся куда-то. Тогда маленькая черная спаниелька, нежная и беззащитная, оскалила зубы и зарычала.

Совсем потерянный завуч опустился на скамью и покорно уставился на спаниельку. Та рыкнула еще раз и уже миролюбиво спросила: «Ну что, так понятнее? Привычнее?» Она мотнула ушами. «Меня Долли зовут».

— Виталий Григорьевич, — представился завуч.

— Я с вами как с человеком. Вижу, вам не по себе. А вы — кричите, оскорбляете, вскакиваете. Можно так?

— Да нет, я не хотел тебя обидеть. Я… Я сам не понимаю, что это… Озверел, — замялся Виталий Григорьевич. — Не сердись. Устал. Неприятности. Понимаешь?

Долли понимала. С такими глазами не понимать? А Виталий Григорьевич не понимал, что он, современный, до сих пор психически здоровый человек, завуч, отец семейства, беседует с собакой. И уже не видит в этом ничего противоестественного.

— Понимаю, понимаю, — кивнула Долли. — Потому и подошла. Думаете, у меня все, как говорит Эвелина, тип топ? — Долли притопнула лапками.

— Эвелина — твоя хозяйка?

— Да. Но дело не в этом. У вас что-то не так. Может быть, смогу помочь? Мне бы очень хотелось.

И Виталий Григорьевич, понимая краешком сознания, что происходит нечто странное, рассказал все. Все. О том, что молодой географ Танечка непременно сорвет открытый урок, а Витька Андреев — в общем, неплохой парень, но для школы опасен, а Лена, жена Виталия Григорьевича, подавлена его, Виталия Григорьевича, невниманием к дому, а он просто не может разорваться, и еще (нет, Долли, ты только представь, как не вовремя!) пропал сапог стервозной химички Полины… Долли слушала и смотрела так же сверхчеловечно. А Виталий Григорьевич подумал, что, если бы Полина хоть раз так на него посмотрела, он не какой-то финский сапог преподнес бы ей, а целый обувной магазин самого Парижа. Долли слушала и, кажется, чему-то удивлялась.