Сэмюэль Беккет - Уотт

И всегда, когда невозможность знать мне, знать Уотту то, что знаю я, то, что знал Уотт, кажется абсолютной, непреодолимой, неопровержимой и неподдающейся, можно показать, что я знаю это потому, что мне сказал Уотт, а Уотт знал потому, что ему сказал кто-то или потому, что он выяснил это сам. Поскольку я в этой связи не знаю ничего, кроме того, что сказал мне Уотт. А Уотт по этому поводу не знал ничего, кроме того, что ему сказали или того, что он тем или иным способом выяснил сам.

Уотт мог бы высадить дверь посредством топорика, или ломика, или небольшого заряда взрывчатки, но это возбудило бы у Эрскина подозрения, а такого Уотт не хотел.

И вот так то с тем, то с этим, то с нежеланием Уотта того, то с нехотением Уотта сего тогдашнему Уотту казалось, что он никогда не сможет проникнуть в комнату Эрскина, никогда-никогда не сможет проникнуть в тогдашнюю комнату Эрскина, а чтобы тогдашний Уотт мог проникнуть в тогдашнюю комнату Эрскина Уотту следовало быть другим человеком или комнате Эрскина — другой комнатой.

И все же Уотт, не перестав быть тем, кем он был, проник в комнату, не переставшую быть тем, чем она была, и выяснил то, что хотел узнать.

Изловчился вот да, сказал он, и когда он сказал: Изловчился вот да, то зарделся, пока его нос не принял обычный свой цвет, и свесил голову, сжимая и разжимая свои здоровенные красные костлявые руки.

Звонок в комнате Эрскина имелся, но он был сломан.

Единственным достойным упоминания предметом в комнате Эрскина была картина, висевшая на вбитом в стену гвозде. На переднем плане этой картины был изображен круг, явно проведенный при помощи циркуля и разомкнутый в самом низу. Удалялся ли он? У Уотта сложилось такое впечатление. На заднем плане, на востоке, виднелась точка, или пятнышко. Окружность была черного цвета. Точка — синего, но какого! Все остальное было белым. Как достигалось ощущение перспективы, Уотт не знал. Но оно достигалось. За счет чего появлялась иллюзия движения в пространстве и, казалось, даже во времени, Уотт сказать не мог. Но она появлялась. Уотт задумался, сколько времени уйдет у точки и круга на то, чтобы оказаться на одной плоскости. Или они уже это сделали, хотя бы почти? И не находился ли, скорее, круг на заднем плане, а точка на переднем? Уотт задумался, видели ли они друг друга или же слепо неслись, гонимые некой силой обыкновенного механического взаимного притяжения или игрой случая. Он задумался, прервутся ли они, поменяются местами и, возможно, даже смешаются, или продолжат двигаться по своим траекториям, подобно кораблям в ночи до изобретения беспроволочного телеграфа. Как знать, они могут даже столкнуться. И он задумался, не пытался ли художник изобразить (Уотт ничего не смыслил в живописи) некий круг и его центр в поисках друг друга, или некий круг и его центр в поисках некого центра и некого круга соответственно, или некий круг и его центр в поисках своего центра и некого круга соответственно, или некий круг и его центр в поисках некого центра и своего круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках своего центра и своего круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках некого центра и некого круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках своего центра и некого круга соответственно, или некий круг и некий центр, не его, в поисках некого центра и своего круга соответственно, в безграничном пространстве, в бесконечном времени (Уотт ничего не смыслил в физике), и при мысли, что дело, возможно, обстояло так: некий круг и некий центр, не его, в поисках некого центра и своего круга соответственно, в безграничном пространстве, в бесконечном времени, глаза Уотта наполнились слезами, которые он не сдержал, и они ровным потоком беспрепятственно покатились по его шершавым щекам, весьма его освежая.

Уотт задался вопросом, как будет выглядеть эта картина вверх ногами, когда точка будет на западе, а разрыв на севере, или на правом боку, когда точка будет на севере, а разрыв на востоке, или на левом боку, когда точка будет на юге, а разрыв на западе.

Поэтому он снял ее с крюка и подержал перед собой на расстоянии вытянутой руки вверх ногами, на правом боку и на левом боку.

Но в таких положениях картина нравилась Уотту меньше, чем когда висела на стене. А причиной этому было, возможно, то, что тогда разрыв переставал находиться внизу. А мысль о точке, наконец проскальзывающей снизу, когда она оказывалась наконец дома или направлялась к новому дому, и мысль о разрыве, тщетно оставшемся зиять, быть может, навсегда, эти мысли, доставлявшие Уотту удовольствие, обязывали разрыв находиться снизу, а не где-либо еще. По надиру мы приходим, сказал Уотт, по надиру же и уходим, что бы это ни значило. Должно быть, и художник испытывал нечто подобное, поскольку круг не вращался, как все круги, но неподвижно парил в белых небесах, а разрыв терпеливо пребывал внизу. Поэтому Уотт повесил ее обратно на крюк именно так, как обнаружил.