Валерия Перуанская - Зимние каникулы

Когда же исчерпала слова, села на стул и заплакала. Мать плакала редко, но всегда горько и безутешно, как плачут дети. И вынести это было совершенно невозможно. Не было для Майи худшего наказания. Темные, с голубоватыми, блестящими белками глаза матери от природы с грустинкой, а когда плачет, то в них мировая скорбь.

В палате наступила гнетущая тишина.

Красные гвоздики валялись, забытые, на кровати поверх одеяла. Рядом с хозяйственной сумкой, в которой мать принесла белье и платье для Майи.

– Одевайся. – Она, не глядя, пододвинула сумку. Соленая, горькая (не только в буквальном смысле) влага в глазах иссякла, не находя ресурсов в Майином молчании. Если бы дочь спорила, оправдывалась, огрызалась.

Майя послушно потянулась за своими вещами.

– Вы знаете, – сказала Алевтина Васильевна, – когда мне было девятнадцать лет, как сейчас Майе, я тоже бросила институт.

Мать недоверчиво и без интереса повернула к ней голову: какое – для кого бы то ни было – может иметь значение, что было с Алевтиной Васильевной, когда ей было девятнадцать лет?.. Впрочем, и Майя не нашла в этом признании для себя смысла.

Алевтина Васильевна с утра накрутила волосы на бигуди, не хватало антенн, чтобы походить на какую-нибудь фантастическую марсианку. С час, не меньше, плескалась сегодня под душем. Под халат надела белую блузку, выпустила кокетливый воротничок – помолодела и похорошела. А уж когда снимет бигуди и наведет окончательный марафет!.. И верно, для неведомого Владимира Андреевича старается.

До прихода матери Майя думала об этом с теми хорошими чувствами, какие естественны по отношению к человеку, которому желаешь всяческого добра. Сейчас в достойное чувство предательски закрадывалось против всего раздражение, против стараний Алевтины Васильевны тоже. Смешными они казались. Приструнила себя: не будь злючкой.

Она молча натягивала колготки.

– Много ли мы в семнадцать лет понимаем? – продолжала Алевтина Васильевна увещевать мать, словно не замечая, что ее не желают слушать. – Именно тогда, когда надо выбирать? И на романтику тянет? Я тоже не избежала этого увлечения – поступила в авиационный. Думала, сразу в небо полечу, буду как Раскова, Гризодубова, Осипенко!

Мать шмыгнула носом, достала платок, высморкалась. На Алевтину Васильевну ноль внимания, однако уши не заткнешь.

– А там? – Алевтина Васильевна вспоминала о неудавшейся вехе в своей биографии с неуместной жизнерадостностью. Майя – опять несправедливо – сочла ее фальшивой. Не желала сопоставлений и параллелей. – ...А там – сопротивление материалов, детали машин, начертательная геометрия (в этом месте Майя слегка оттаяла: вот кто ее поймет!)... Не справилась... – И вздохнула.

– Тоже ленились, – высказала твердое мнение мать.

– Ленилась, – призна а Алевтина Васильевна. – Ленилась, потому что не лежала у меня ко всему этому душа. Разве что к математике и физике. Я убеждена – и педагогический опыт абсолютно подтверждает, – что ничему по-настоящему нельзя научить человека, если учиться ему скучно.

– Оркестры им на лекции приглашай? – Мать была полна сарказма. – Скучно не скучно, слушать смешно. Жизнь у них чересчур хорошая, хлебнули бы с наше...

– Между прочим, – произнесла свои первые слова Майя, – ты не пошла учиться не почему-нибудь, а потому, что приодеться тебе не терпелось, побоялась студенческой бедности, забыла?

– Ничего я не забыла! Не лови меня на слове. Я на шее у людей не могла сидеть. Разница?.. Погляди на себя: какие брюки, какие сапоги? Семьдесят рублей, если не ошибаюсь? А свитер? Шестьдесят. Стипендии два семестра не получала...

– Ну и нечего было покупать, чтобы потом с попреками...

– Я не попрекаю. Объясняю. Никогда вы не поймете, каково это, когда нечего надеть, кроме дырявых скороходовских ботинок и платья из искусственного маркизета, через которое все насквозь просвечивает, потому что комбинации нет, последняя расползлась от бесконечных стирок. А зимой лишний раз на улицу стараешься не выходить, до мозга костей в драном пальто прохватывает. А вам ведь только с заграничными этикетками подавай!..

– Да, особенно шуба моя с заграничной этикеткой, – буркнула обиженно Майя. – И еще многое другое. Зачем ты мне это говоришь?

Мать немного устыдилась:

– Ладно, ладно.

– Любишь ты вспоминать.

– Тебе, конечно, вспоминать такого не придется.

– И дай им Бог, – отозвалась Варвара Фоминична.

– Я им тоже плохого не хочу.