Киран Десаи - Наследство разоренных

Прощай:

a) стояние в помойке с шутовским колпаком на голове,

b) тепловой удар от торчания на солнцепеке на одной ноге и задранными вверх руками,

c) ежеутреннее покаяние в грехах,

d) красно-сине-черно-шафранная исполосованная задница.

«Бесстыжая тварь!» — шипела сестра Каролина — и попка мелкой грешницы, не выучившей уроков, наливалась алым цветом, как зад бабуина. Тварь училась стыду.

Система прокламировала чистоту нравов и помыслов, но дышала грехом. Под тонкой пленкой воздержания вибрировали страсти, тайные мысли опровергали провозглашаемые истины. С примитивной прямотой постулировались нормы. Кекс лучше ладду, вилка-ложка-нож лучше рук, вино Христово и облатка его тела приличнее обвешивания маргаритками фаллического символа, английский язык лучше хинди.

Противоречия жизни и учебного курса сталкивались, усваивались. Лохинвар Вальтера Скотта и Тагор, экономика и этика, горский флинг в шотландке и пенджабский танец урожая в дхоти, национальный гимн на бенгали и невнятный латинский девиз на одежде и над порталом монастыря: PISCI TISCI EPISCULUM BASCULUM… — или что-то в этом роде.

В последний раз Саи проходит под этим девизом в сопровождении монахини-ревизорши, проверявшей бухгалтерию монастыря. В Даржилинг. Через Дели и Силигури, по деревенской Индии, застывшей в архаике и нищете. Женщины с вязанками хвороста на голове, под сари — ничегошеньки не надето.

— Как тебе не стыдно, у тебя все видно, — веселится сопровождающая.

На следующее утро Саи уже не шутит, а возмущается. Поезд ползет по выемке, окаймленной вверху вереницей голых задниц. Народ испражняется, подмывается, повернувшись задом к железнодорожному пути.

— Свиньи, грязные свиньи. И бедность их не извиняет, — бушует монахиня. — Ну почему, почему они такие свиньи?

— По причине уклона, — поясняет, подняв взгляд поверх очков, пожилой господин ученого вида. — Уклон в сторону рельсов, очень удобно.

Монахиню причина не устраивает, но она умолкает. А для тех, кто гадит в сторону железной дороги, пассажиры просто не существуют как представители того же вида. Пусть их любуются игрой анусов. Не стесняться же, к примеру, воробьев…

И тому подобное.

Саи притихла. Чо-Ойю все ближе.

— Не волнуйся, милая, — утешает монахиня.

Саи не реагирует, сопровождающая раздражается.

Такси тарахтит по влажным субтропикам мимо чайных на шестах-сваях, мимо продавцов цыплят, мимо изваяний богинь Дурга-Пуджа под шаткими навесами. Дорога ведет через рисовые поля, тут и там торчат полуразвалившиеся складские сараи под вывесками крупных чайных компаний: «Рунгли-Рунглиот», «Гум», «Гинка».

— Что ты все время дуешься? — сердится монашка. — Боженька вон как страдал, а не дулся.

Вдруг справа выпрыгивает из зарослей река Тееста, окаймленная белым песком берегов. В окно кроме солнечных лучей врываются блики солнечных зайчиков, новые краски, новые углы обзора. Пространство вырывается из-под контроля зрения. Вода шумит, брызжет пеной, несется по руслу неведомо куда.

Здесь их пути расходятся. К востоку местечко Калимпонг зацепилось за седловину между холмами Деоло и Рингкингпонг. К западу, у гор Сингалила — Даржилинг. Монашка пытается пробормотать ободряющее напутствие, но ее глушит грохот воды. Щипок за щечку — и ржавый джип уносит ревизоршу к сестрам Клуни, на шесть тысяч футов вверх, в гущу чайных плантаций, в разъедаемый туманом липкий городишко.

Тьма наступает сразу после заката. Машина воет, задрав морду к небу, неверный поворот баранки — и они свалятся в бездну. Смерть щекочет ухо Саи, жизнь бьется пульсом в висках, сердце замирает на поворотах. Об уличных фонарях в Калимпонге не слыхали, свет в окнах слабый, едва заметный. Пешеходы выныривают в свете фар, отступают в сторону, пропуская автомобиль. Поворот с асфальта на грунтовую дорогу Приехали. Машина замерла возле ворот, привешенных к мощным каменным столбам. Фары погасли. Тишина. Лишь лес тяжко дышит и стонет во тьме.

Дед — он скорее ящер ископаемый, чем человек.

А собака — скорее человек, нежели собака.

Обратное отражение лица в столовой ложке.

В честь приезда Саи повар вылепил из картофельного пюре автомобиль. Когда-то он из того же пластичного материала строил целые замки с разноцветными бумажными флажками, создавал скульптурные портреты рыбин с кольцами в носу, ёжиков с иглами из сельдерея, куриц, сидящих на настоящих яйцах.