Жиль Куртманш - Воскресный день у бассейна в Кигали

14 апреля

Приходила его жена. Она худее меня, очень похожа! на тутси. Она сильно ревнует. Сказала, что я хочу украсть у нее мужа, но она этого не допустит. Она пришла с двумя братьями. Они избили меня. Когда они оставили меня в покое и ушли, у меня отовсюду шла кровь. Эмерита ревела. Ночью приходил Модест, чтобы переспать со мной. Увидел кровь и ушел, не сказав ни слова. Одним изнасилованием меньше. Он, наверное, подумал, что у меня менструация.

15 апреля

Бернар, зачем ты открыл мне, что тело - это потаенный сад, который бесконечно исследуют, но нет ему ни конца, ни края? Зачем ты научил меня желать и наслаждаться, придумывая, как доставить удовольствие другому? Несколько дней назад я была сплошной эрогенной зоной, а твои пальцы, губы и язык, прикасаясь к моему телу, извлекали из него музыку. Сегодня у меня остались лишь две грязные, вонючие дырки, которые все время усиленно расширяют. Они не замечают, что у меня есть глаза, грудь и бедра, щеки и уши. И, я уверена, даже не получают удовольствия, а всего лишь облегчаются, избавляются от лишнего, как будто мочатся или ср… (рука не поднимается написать это слово), и при этом потеют, потому что долго сдерживались. И самое главное, зачем ты научил меня чистому удовольствию, которое уносит в другие миры, не имеющие ничего общего ни с любовью, ни с желанием, где химия, где клетки увеличиваются и делятся, где терпкие запахи, сплетение тел, где от пота липнут волосы, твердеют и вздрагивают соски, кровь кипит? Бернар, признаюсь тебе, мне нравится заниматься любовью, «сексом», как ты говоришь, когда делаешь вид, что тебе на все плевать. Каждый раз когда открывается дверь и появляется Модест, он наваливается на меня, как на стог сена. И я уже не человек, у меня больше нет имени, ни тем более души. - Я вещь, даже не собака, которую гладят, и не коза, о которой заботятся, а потом с аппетитом съедают. Я вагина. Я дыра. Элюар, дорогой Элюар, как хорошо, что ты есть у меня, с тобой я не чувствую себя одинокой, тебе я рассказываю о своих переживаниях.

16 апреля

Модест спросил меня, почему все тутси считают, что они лучше хуту, и мечтают стереть их с лица земли. Никто не верит, что я хуту. Я не знаю, что отвечать на эти глупые вопросы. Он сказал мне, что ему не нравится убивать, но у него нет выбора. Или он убьет врагов и их друзей, или они убьют его. Вот как у него все просто. Он боится умереть, поэтому убивает, убивает, чтобы жить. Сегодня он убил много людей, И, кажется, доволен своей работой. Он с дружками совершил налет на церковь Святого семейства. Несмотря на протесты священников, они уничтожили около тридцати предателей. Так он их называет. Он никогда не говорит «тутси». Модест спросил, идет ли у меня до сих пор кровь, я ответила да. Он не хочет дырку, из которой идет кровь. Мне так хотелось сказать ему, что у меня еще есть грудь, руки и рот, которые могли бы доставить ему столько же удовольствия, сколько и моя маленькая кровоточащая дырка. Я промолчала. Но знаю, что однажды скажу ему это. Я хочу получить удовольствие от смерти. Позже приходила его жена. Не такая уж она и злая. Она сказала, что ребенок не может здесь жить. У нее есть сестра, которая очень несчастна, потому что не может иметь детей, она и займется Эмеритой. Малышка ушла, перед этим поцеловав меня в щеку. Я прикасаюсь к своей щеке и вспоминаю о ней. У меня больше нет ни мужа, ни ребенка.

Посевы наши все разорены [55] Перевод О. Рогозина. .

17 апреля

Воскресенье. Неделя, как я замужем. Кажется, по воскресеньям не убивают. В доме было полно родственников и друзей, они весело болтали. Я слышала, как соседи смеялись и переговаривались друг с другом из своих домов. Приходил Модест, немного растерянный. Его жена считает, что он влюблен в меня, но он хочет доказать ей, что это не так, да и некоторые ополченцы говорят, что он держит в своем доме шлюху-тутси и пользует ее один. Им он тоже должен доказать, что это не так. Он открыл дверь, и вошли все они, первой - его жена, подошла и плюнула мне в лицо. Они даже не попросили меня раздеться. Они знали, что я красивая, но их это не интересовало. Они пришли не смотреть, а иметь. Первый был жирный и в стельку пьяный. Он поднял меня одной рукой и положил на маленький стол так, чтобы у меня свисали ноги и он мог делать свое дело стоя, не склоняясь надо мной. «Они грязные, эти тутси. Надо их помыть». Он засунул бутылку пива мне в вагину, и все вокруг захохотали. На десятом я перестала считать. Я видела, что Модест смотрит на меня. Никто не снял штанов, никто не прикоснулся ко мне, зато все таращились, пока пыхтели надо мной, напрягались и кончали. Последним подошел Модест. Он не смог возбудиться. Над ним все смеялись. Я устала, и теперь я точно знаю, что умру.