Валентина Соловьева - Ничего страшного

Излишне говорить, что я на следующий же день перебралась обратно в Милочкину комнату. Гришка на это ничего не сказал. А что он мог сказать, кроме того, что сказать ему нечего?

Иногда по ночам я слышала, как он скрипит, шуршит и вздыхает за моей дверью. Лежала, стиснув зубы. Нет! Если еще хоть раз позволю ему к себе прикоснуться, он снова сделает из меня манную кашу. И размажет ложкой по тарелке.

Не хочу!

А утром, ловя на себе его пристальный взгляд, я торопливо отворачивалась, чтобы он не заметил, как смертельно бледнеет мое лицо. И пальцы становятся ватными, посуда летит на пол, коленки трясутся, губы дрожат, глаза оплывают слезами.

Ничего. Это все пройдет. Рецидив застарелой болезни.

Ночью за волосы себя держала, слыша в коридоре его вкрадчивые шаги. Чуть не выскакивала из собственной кожи, так хотелось к нему. В тот сон. Чтобы снова почувствовать, как мое тело превращается во что-то огромное, горячее, не имеющее ни формы, ни границ. Новый вид материи. Живое вещество любви… Хоть один раз. Ну хоть один раз! И будь что будет…

И все будет по-старому. Разве я не знаю?

Пусть он не способен меня любить, так, может, хотя бы научится уважать? Это нужно… не только ради меня, но и ради него же самого! И ради Милочки…

Милочка, радость моя!.. Ты мое утешение. Ты мое искупление. Ты — оправдание бессмысленно загубленной моей жизни. Я живу только ради тебя. И ты меня вознаграждаешь за все, что я потеряла так бездарно!

Она развивалась стремительно, с невероятной скоростью наверстывая все упущенное. Врачи диву давались — небывалый случай в медицинской практике. Чудо, научно выражаясь.

А никакое это и не чудо!

Это я своей любовью переплавила и заново слепила ее организм. Это мое дитя. Люся носила ее в себе девять месяцев, отравляя своими страхами и сомнениями в течение всего этого времени. А я вынашиваю ее вот уже семь лет — залечивая неизлечимое и исправляя непоправимое.

Неважно, от чего рождаются дети. Важно — для чего. Милочка родилась для того, чтобы я любила ее.

Это моя дочь!

Даже говорят, что она на меня похожа (“Какая хорошенькая девочка! — оборачиваются на нас прохожие. — Вся в маму!”).

Косоглазие ее почти прошло. Если не приглядываться, то и совсем не заметно. И ножки выпрямились (лечебная физкультура, многочасовые упражнения, плавание…). Стройная, гибкая, с золотистыми кудряшками по плечам, она просто неотразима! А общительная какая! На улице то и дело вступает в разговоры с совершенно незнакомыми людьми. И все удивляются: “Ах, какой сообразительный ребенок! Ах, какой развитый!”

Она свободно читает. Прекрасно рисует. А болезни… Болезни тоже пройдут! Все будет хорошо.

Даже Гришкино отношение к ней изменилось в последнее время. Он вдруг воспылал к ней такой любовью, просто удивительно. То почти не замечал, а теперь от себя не отпускает. С удовольствием выводит ее на прогулку — молодой красивый папа с очаровательной дочкой. Ему льстят одобрительные взгляды прохожих и то всеобщее внимание и восхищение, которое неизменно вызывает Милочка. Он часами готов говорить о ней, с восторгом цитирует ее забавные фразочки. Балует, конечно. Но Милочке просто невозможно ни в чем отказать. Она такая добрая, такая славная. Этот трогательный, доверчивый, чуть косящий взгляд, эта беззащитная улыбка…

Он даже про баб своих забыл. Да, по-моему, у него и не было никого после того нашего разговора. Демонстративно приходил домой сразу после работы и весь вечер торчал на кухне, выжидательно поглядывая на меня: “Вот видишь! Я же обещал. И держу свое слово!”

Я изо всех сил не реагирую. Мне нельзя расслабляться!

Закусив губу, управляюсь с бесконечными домашними делами и стараюсь, чтобы голос не выдал меня, когда приходится отвечать на разные его малозначащие вопросы: “Чем ты сегодня занималась? А как на работе? Милочка уже перестала кашлять?” и так далее…

Спокойно и бесстрастно выдаю ему всю информацию, а про себя думаю: “Ну, что ты тут сидишь? Чего добиваешься? Иди в свою комнату со своими газетами. Иди Гриша, не мучай меня. Неужели ты не понимаешь, как мне тяжело тебя видеть?”

Лучше бы он по бабам шлялся!

И вдруг спрашивает меня как-то раз:

— Светка… ты меня уже больше… не любишь?

У меня сковородка — блямс! — и выпала из рук. Вместе с макаронами.

Зайчик мой! Никак тебе любовь моя понадобилась? Ах ты, батюшки! Сейчас… штаны сниму, и будет тебе любовь. Во всех разновидностях. Ты ведь это имеешь в виду?