Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

Пропасть между двумя — лишь по видимости похожими — романами полностью обнаруживает себя, когда мы начинаем присматриваться к их языку, к стилистике. Это — пропасть между заурядным научно-фантастическим романом и произведением, в котором привычные средства научной фантастики используются лишь для того, чтобы легче усваивались отчуждающе-странные прозрения его автора. В случае Доминика мы имеем дело с деградировавшим экспрессионизмом, в случае Дёблина — с экспрессионизмом, продвинувшимся дальше. У одного автора — развлекательная проза, у другого — проза высокого напряжения, соответствующая поставленной цели.

Вот как, например, описывает Доминик взрыв Панамского канала:

«Трещины большие… и малые, проникая вниз до огненной плазмы глубин… сочетали обе стихии браком. Брачное объятие породило гибель… смерть. Пока невольные свадебные гости ликовали и веселились наверху, стихии на протяжении многих часов мучились родами. Потом дитя наконец пробилось к свету. Водяной пар… силой освобождая себя… порвал… разорвал тело Панамского перешейка. Лихорадочно дрожащую плоть».

Запинающийся синтаксис, напыщенная лексика должны, по замыслу автора, восторгать читателя. Но они не соответствуют тому, о чем идет речь. Они должны завораживать, но на самом деле только пускают пыль в глаза. Потому что языковые образы превращают будто бы потрясшую Землю стихийную катастрофу в нечто мелкое и обыденное. Они помещают ее в будничный контекст буржуазной брачной ночи. Единственное, наверняка ненамеренное отклонение от обычных правил такого празднества — это биологически невозможное и предосудительное с точки зрения расхожей морали совпадение во времени первого полового акта супругов и начала родовых схваток. Доминик на всем протяжении романа остается в пределах своих малогабаритных представлений. А они — ни в пространственном, ни в историческом плане — не соответствуют тем притязаниям на актуальность, которые содержатся в самом материале романа. Это видно, когда автор — на уровне языка — подходит к природным катастрофам, обусловленным индустриальным прогрессом, с рулеткой землемера до-индустриальной эпохи:

«Словно бурное море, колебалась земля. Горы обрушивались. Деревья падали, как колосья под серпом жнеца».

Торжественный тон этих строк обусловлен не столько тем, что сам автор взбудоражен одолевающими его небывалыми видениями, сколько желанием взбудоражить читателей. Причем взбудоражить вовсе не для того, чтобы поколебать их расхожие представления. Потому что: то, о чем здесь рассказывается, и сам способ, само как рассказывания только прикидываются чем-то экстраординарным. На самом деле эти события, ощущения, мнения целиком и полностью остаются в рамках допустимой в обществе нормы. Они только в языковом плане приукрашены и раздуты, чтобы читатель получил новые — но безвредные — возбуждающие средства. В целом можно сказать, что этот автор, злоупотребляющий несобственно-прямой речью, становится чревовещателем жадной до сенсаций, но нерешительной и инертной публики. По стилю, мировоззрению и кругу своих интересов он мало чем отличается от репортеров современной бульварной прессы: в центре внимания в том и другом случае оказываются захватывающие дух приключения интересных для публики персонажей, мужчин и женщин, готовых поставить на карту всё, лишь бы всё оставалось по-старому. Даже когда всплывают или гибнут целые континенты, эти персонажи не теряют уверенности в будущем, к которому упорно стремятся.

Картина похожей, тоже обусловленной техническими причинами природной катастрофы (обрушения лавовых потоков в исландские озера) в романе Дёблина показывает, что проза высокого напряжения, создаваемая этим автором, есть нечто противоположное прозе Доминика. Такая проза не повторяет, как шарманка, давно известный мотив. Но мчится вперед, увлекая беззащитного читателя за собой, — куда-то в чудовищное, пугающе-необозримое. Туда, где испытанные ориентиры и правила цивилизованной повседневности уже ничем не помогут:

«В земной коре разверзлась трещина. Огненное море устремилось по ней в Мюватн, чтобы его иссушить. Из разреза в Земле изливались огненные потоки: расплавленное каменное содержимое ее нутра, а сверх того — горящая плоть растерзанных вулканов. С ревом прокладывали себе эти потоки путь по нагорью. На юге еще стояли — качающиеся, озаренные пламенем — стены вулканов, расколотые и искалеченные. Они крошились осыпались падали в горячую всасывающую жижу. На юге один огненный поток добрался до подножья могучей горы Бла-фйоль. В черном Мюватне ворочался еще один: спустился до самого дна, полз по нему, но иссушить озеро не мог. Этот дракон хватал воду зубами, заглатывал. Она закипала у него на спине, испарялась. Он же метался по дну. Расшвыривал расчленял опалял огненным дыханием все, что преграждало ему путь. Кроваво-красным было его змеиное тело. Он прорвался-таки через все озеро на южный берег».