Александр Колчинский - Москва, г.р. 1952

Сама Шура оказалась изящной и моложавой иностранной дамой. Именно иностранной – это свое впечатление я помню твердо, хотя мне трудно было бы объяснить, из чего оно сложилось. По-русски Шура говорила без малейшего акцента, хотя прожила тридцать лет за границей. Наверное, дело было в ее прическе, незнакомых духах, одежде, видимо, очень дорогой и модной, хотя разобраться в подобных деталях я в восемь лет, разумеется, не мог. Но наиболее непривычна, как я теперь понимаю, была Шурина манера держаться – по российским понятиям холодноватая, лишенная родственной теплоты.

То, что Шура с мужем живут не во Франции, а в Израиле, я выяснил позже – года через два после ее приезда. Наверное, это было как-то связано с марками, которые я к тому времени начал собирать. Узнав о моем новом увлечении, бабушка отдала мне целый ворох конвертов от Шуриных писем. На этих конвертах были марки Франции и Швейцарии, где Шура часто проводила летние месяцы, но большинство писем было из Израиля, а более старые – из Палестины. Видимо, тогда же я узнал, что Шура уехала в Палестину вместе с родителями и что это было в конце 1920-х годов.

Разумеется, мне тогда не сказали, что вслед за ними должны были уехать бабушка с мужем и маленькой мамой. И не просто должны были, а действительно уехали, но потом вернулись обратно.

Про этот эпизод я узнал уже, в сущности, взрослым, и тогда он меня поразил. И тем, что мама могла вырасти в Палестине, никогда не встретиться с моим отцом, и я бы не появился на свет. И тем, какой бедой могло обернуться для мамы, бабушки и дедушки их возвращение в Советский Союз. Но прежде всего меня поразила сама причина, заставившая их вернуться.

Этой причиной была любовь. Любовь бабушки к человеку, разлуку с которым она не могла перенести. Этого человека я прекрасно знал: им был мой дедушка Володя.

Мамин отец Аркадий Сигизмундович умер за четыре года до моего рождения. В доме еще были связанные с ним вещи, но все мое детство мне казалось, что его нет уже очень давно, чуть ли не с прошлого века. Сегодня для меня четыре года – короткий, легко обозримый срок. Тогда мне представлялось, что это целая вечность.

И все же с маминой стороны дедушка у меня имелся. Это был мамин отчим Владимир Львович Россельс, к которому бабушка ушла от Аркадия Сигизмундовича.

Уже после бабушкиной смерти мама рассказала мне историю их знакомства.

В 1933 году бабушка привела мою десятилетнюю маму на день рождения ее кузена. Туда был приглашен и Россельс со своей маленькой дочерью. Между Владимиром Львовичем и бабушкой сразу же вспыхнул роман, перевернувший их дальнейшую жизнь, хотя соединились они гораздо позднее. Не только бабушка была замужем, но и Россельс был женат, причем его жена была больна тяжелой психической болезнью, и он не считал возможным ее оставить.

Родители бабушки к тому времени эмигрировали в Палестину и настойчиво звали свою дочь с мужем и маленькой внучкой как можно скорее к ним присоединиться. В отличие от многих других, они понимали, что из России надо бежать. В 1931 году бабушка с мамой уже ездила к родителям в Тель-Авив на несколько месяцев, так сказать, на разведку. В результате было решено, что они вернутся в Россию, возьмут самое необходимое и переедут всей семьей в Палестину. Как я понимаю, в те времена еще довольно легко разрешали временный выезд за границу, если люди оформлялись как туристы и родные оплачивали их проезд валютой. К 1933 году мои бабушка Сима и дедушка Аркадий были готовы к отъезду.

Так как Аркадий Сигизмундович должен был уладить оставшиеся дела, было решено, что бабушка и мама отправятся первыми, а он приедет позднее. Воспользовавшись этим, Россельс тайком поехал провожать их в Одессу, откуда тогда уходили пароходы в Палестину. Владимир Львович и бабушка думали, что расстаются навсегда. Мама была еще маленькой, но даже она понимала, что происходит что-то трагическое. Как она вспоминала позднее, бабушка была просто черной от горя, да и Владимир Львович выглядел, видимо, не лучше.

Приехав в Палестину, бабушка поняла, что выдержать разлуку она не сможет, и решила вернуться в Москву. Таким образом, через три месяца после отъезда, как все считали, навсегда, бабушка с мамой, а вслед за ними и дедушка Аркадий отправились обратно. Это было в начале 1934 года, незадолго до убийства Кирова и последовавших массовых арестов. И хотя никто из них, безусловно, не ждал от Сталина ничего хорошего, они едва ли представляли себе масштабы грядущего террора.