Анатолий Постолов - Речитатив

Дарский замолчал и стеснительно добавил:

– Если вы, конечно, не против, поскольку авторство…

– Ну что вы, господин Дарский, я за вас абсолютно спокоен. Если на следующий день этот оборотик появится в интернете – ясно, что, кроме вас или меня, его никто не смог бы туда запустить, а так… пользуйтесь, я вам, можно сказать, дарю мой экспромт. Но при случае можете похвастаться, что одно научное светило – не называя, конечно, моей должности – подарило эту шутку в знак уважения. Вас такой расклад устраивает?

– Более чем… – Дарский приложил руку к сердцу. При этом лицо его приняло таинственное выражение, и он значительно произнес:

– Я сейчас выдам один афоризм. Только прошу вас, – это мой, так сказать, перл. Он появится во вторник в юбилейном шестисотом номере «Вестника», и вы уж, пожалуйста…

Юлиан многообещающе кивнул.

– Так вот, слушайте… – Дарский слегка наклонился вперед и, медленно расставляя слова, произнес: «Старость у мужчины наступает в тот момент, когда его предстательная железа превращается в представительную».

– Недурно! – улыбнулся Юлиан. – Многие оценят…

Взгляд его, как бы невзначай, упал на наручные часы. Вступительный монолог Дарского уже продолжался больше двадцати минут.

– Однако, как говорится, делу – время, потехе – час. Учитывая, что наша с вами беседа уже около получаса забрала, не пора ли вернуться в реальность. Что вас привело ко мне?

Дарский кивнул, и лицо его изобразило несомненное сожаление от того, что приходится возвращаться в чертову реальность, которую легко наряжать в эпиграммы, буриме и максимы, но под чьей лакированной маской нередко прячется неизбывная гримаса стыда и отчаянья.

– Это история из жизни моего отца, но она настолько необычна, что я полностью потерялся, попросту попал в тупик, не в силах размотать весь этот противоречивый клубок… Давайте я вам расскажу все с самого начала, чтобы вы поняли, на каком месте фундамент был построен.

Дарский замолчал, и с некоторой, как показалось Юлиану манерной растерянностью, потер пальцами лоб, словно приглаживал возникшую от внезапно налетевшего ветра легкую рябь морщин.

– Я немного загадками говорю. Вы извините, это мой недостаток, вернее, моя разговорная манера, люблю формулировать с изысками и недомолвками, поскольку жанр, в котором я пишу, требует метафоричности, а мое многословие с моим жанром постоянно вступают в конфликт… Я с этим борюсь, но не всегда успешно… Одним словом, история такая…

Моему папе семьдесят девять лет. Два с половиной месяца назад он с тяжелым инсультом попал в больницу, со всеми вытекающими отсюда последствиями: частичная потеря речи, паралич конечностей, депрессия. Первое время папа все время молчал, и я подозревал, что удар был настолько сильным, что речь уже не восстановится. Но вот, примерно месяц назад он вдруг заговорил. Однако я практически ни слова не понял. Он заговорил на идиш – языке, которого, как я думал, он вообще не знает. Дело в том, что мой папа в четырнадцать лет сбежал из дому – а жил он в маленьком белорусском местечке – и с полмесяца поскитавшись, оказался в Минске. Там нашел какую-то дальнюю родственницу, первое время ютился у нее, пока не поступил в институт, и стал вскоре образцовым советским студентом, комсомольским активистом и будущим инженером-механиком. Свой местечковый быт он постарался забыть навсегда, фактически отрекся от всего, что напоминало ему о его детстве. И он очень бы преуспел. Но тут началась война, а было ему семнадцать лет. Он эвакуировался, продолжал учебу в эвакуации и перед окончанием войны был мобилизован и даже участвовал в боевых действиях. После войны, будучи очень целенаправленным человеком, он уверенно продвигался по служебной лестнице с уклоном в партийную работу. В тридцать три стал председателем профкома своего завода, а еще через пять лет заместителем секретаря парторганизации и почти два десятилетия продержался в этой должности.

О своем детстве в местечке он не любил говорить. Хотя там еще жили его старый отец и двоюродная сестра. Мать, младшего брата и других родственников убили немцы. Иногда он получал письма от отца, но никогда не отвечал на них, а перепоручал эту задачу моей маме. Она, следуя папиным инструкциям, писала буквально следущее: «Семен, – так зовут папу, – занят на очень ответственной работе, писать у него нет времени, у нас все хорошо». Вот и вся переписка. Вместо обратного адреса на конверте указывала «До востребования».