Анатолий Постолов - Речитатив

– Я прилягу на шезлонг, – сказала она. – Что-то голова закружилась.

– Дать тебе плед? – спросил Юлиан.

– Дай… и налей вина. Захотелось выпить.

Он пошел к бару и оттуда крикнул:

– Что тебе налить?

– Все равно, милый, любое вино…

– Слушай, тут все еще стоит недопитая бутылка рецины. Той самой. Хочешь?

– Хочу, – тихо сказала она, глядя, как мохнатая ночная бабочка тычется в оконное стекло, откуда льется густое электрическое сияние.

Он принес ей плед и бокал с вином. Кубики льда угловато покачивались на поверхности.

– Жюль… – она сделала паузу. – Позвони ему.

– Ломает меня звонить ему… Это – как награду вручить после всего, понимаешь? Лучше просто проигнорировать, не

сказать ему ничего. Ни да, ни нет. Конформизм в некоторых случаях – замечательная штука.

– Будь добрее, малыш…

– Доброта, вообще-то не входит в мои планы по переустройству мира, – проворчал Юлиан, хмурясь, но в ту же секунду у него в глазах мелькнул ядовитый огонек и губы тронула саркастическая усмешка: – Будь я добрым христианином, я бы, конечно, поступил так, как ты говоришь. Сегодня же суббота. Создатель отдыхает. Он раскис от переизбытка чувств и собственного величия, и тогда он звонит дьяволу и говорит: «Я тут решил объявить вечную весну, поскольку яблочки в эдемах наших расплодились – девать некуда. Так не пропадать же добру – угощайтесь, любезный». И дьявол, стыдливо поклонившись, отправляется сообщить Еве о Господней милости…

– Жюль…

– Ладно, ладно… Только звонить не буду, пошлю текстовку. Три слова: «Григ. «Вечная весна»». В стиле Юлия Цезаря, – помнишь? Пришел. Приметил. Пригубил.

– Я тебя люблю, Цезарь, – рассмеялась Виола. Она закутала пледом ноги и закрыла глаза, жадно вдыхая запахи, доносимые посвежевшим вечерним ветром. Где-то жарили на гриле мясо… капала кровь на уголья и тянуло духмяной теплотой очага. «Вечная весна в Калифорнии, вечная весна…» – пробормотала она. И непонятное чувство близкой, но еще не разгаданной тайны нахлынуло на нее. И пьянящая дрожь предчувствия защекотала под сердцем, как тогда, ночью, когда она прошептала своему мужчине, а может быть, даже больше себе самой эти слова: «Что-то важное случилось, или должно случиться…»

Она положила руку на живот. И замерла. Там была жизнь. Ее неукротимое всепобеждающее присутствие вряд ли бы уловили даже сверхточные приборы, но пальцы женщины, под сердцем которой эта новая жизнь начинала созревать, почувствовали ее. И она поняла с внезапной кристальной ясностью, что все события последних двух-трех месяцев были на самом деле частью этой крохотной завязи в ее животе. И все дороги вели к ней. «Только не радоваться раньше времени… – подумала она. – И пока ему ничего не скажу. Пока… Но в этот раз… Господи, о чем это я?.. В этот раз я просто не могу сглазить. Все сглазы рассеялись, рассыпались на мелкие глупости и даже звездочки на небе, как осколки на счастье… Жизнь… Там – моя жизнь, и никакая сила нас теперь не разлучит…»

И она пригубила вино. Солнечное… горькое вино Эллады… Пропитанное пеплом и лавой – этой остекленевшей кровью земли… Вино, выжатое из грубой обветренной лозы, которая вызревает на каменистых склонах крохотных островков, затерянных в Эгейском море. И пыль, тяжелая солоноватая пыль перемолотых судеб ложится на виноградные ягоды, проникая в их эпителий, как проникают под кожу частицы слов и вибрации нот, создавая мифы, из которых рождается и продлевается настоящее.

И тогда в звенящей утренней тишине слепой виноградарь находит начало и конец тонкой бечевы, на которую нанизаны все наши жизни, и связывает их в одну…

Девочка в балетной пачке и в розовых пуантах подняла голову и посмотрела наверх. «Как тебя зовут», – тихо спросил ее кто-то рядом. «Психея», – ответила девочка и оглянулась, но рядом никого не было, и тогда она рассмеялась и побежала наверх; просто полетела, как сильфида, по ступенькам и длинным пролетам… И шуршание тюля ее короткой юбочки переливалось с дробным постукиванием пуантов, создавая почти неуловимую мелодию… И чем выше она взбегала, тем тише и неразборчивей становилась эта мелодия, пока не растворилась в гулкой вышине, там… на последнем этаже.

Примечания

1

Вы говорите по-французски? (фр.)

2

Как вы поживаете, мадам?

3

В последние годы в Америке «шринками» стали называть как психотерапевтов, так и психиатров.