Анатолий Постолов - Речитатив

– Они мои постоянные клиенты, но не хочу, чтобы лишние разговоры были. А музыку узнаёте?

– Это же «Буона сера, синьорина», – Виола даже прихлопнула в ладоши, услышав первые такты и хрипловатый голос певца.

– Я как раз недавно нашел старый диск Луи Примы. А это у него лучшая вещь.

Юлиан обнял Виолу и шепнул ей:

– А может быть, я Ключика даже оставлю для конспирации. Как думаешь? Если надо предупредить об опасности, буду делать так: «Тсс! Ключик! Атас!»

– Да хоть горшком назови, только в печь не сажай, – расхохоталась Виола и жадно поцеловала его в губы. – Видишь, я как чувствовала. Прическа, маникюр… Пусть смазала, но я такая счастливая, Жюлька, я тебя так люблю!

– Смотри, какой поворот делает жизнь: час назад Варшавский с его приступом панического страха и всей своей жуткой историей, а сейчас уютный бар. Мы. Луи Прима поет для нас. Может быть, иначе просто невозможно.

– Иначе – это как?

– Ну… чужая трагедия, которая вклинилась в нашу жизнь и вообще-то подтолкнула меня… Кстати, я забыл тебе сказать, он, когда уходил, очень просил меня узнать, что это за вещь Грига. Да мне и самому интересно. Как она называется, ты не помнишь?

– Помню, конечно, – сказала Виола. – Она у меня на диске есть, где собраны разные инструментальные пьесы… А вещь эта… сейчас, погоди… соната… нет, элегия Грига и называется она «Вечная весна».

Юлиан даже подпрыгнул на месте.

– Ты шутишь!

– Нисколько. – Виола посмотрела на него с удивлением и прикусила губу, догадываясь…

– Но ведь это как амнистия, которой он и не ждал, ты понимаешь? Вечная весна – это как прощение. Теперь-то он сможет спать спокойно. О таком везении он и не мечтал!

– Не надо, родной, – тихо сказала Виола. – Может быть, это амнистия, которую он заслужил, да и не ты ему судья. Отпусти это от себя.

Она обняла Юлиана, приглаживая его волосы, и потом шепнула, прикасаясь горячими губами к его уху: «Идем домой, я страшно устала, купим по дороге что-нибудь поесть, выпьем вина, можно камин разжечь. У нас, кажется, есть одно дрово.

– Дрово? – улыбнулся Юлиан.

– Я когда маленькой была, так говорила.

– А как насчет печеной картошки в древесной золе?

– Господи, как мне вдруг захотелось опять стать маленькой девочкой… Вспомнила Питер, наш дом на Чайковского, белая изразцовая печь в большой комнате, и дрово потрескивает, как будто сердитые гномики там о чем-то спорят… спорят и никак не могут прийти к согласию…

– Господи, благослови наш новый дом! – она перешагнула порог и, воздев руки вверх, громко рассмеялась.

– Жюлька, я ничего еще не выпила, а уже пьяная.

– Ты выпила коньяк в баре, забыла?

– Ой, да… действительно забыла, пила как воду… Виола сбросила туфли и босиком прошлепала к камину. Она раздвинула каминную сетку и хлопнула в ладоши.

– А вот и дрово! Прямо на решетке лежит, ждет огня.

Камин был газовый, комбинированный, над горелкой

находилась чугунная решетка, на которой лежало полуобгоревшее полено. Последний раз Юлиан зажигал камин года два назад, еще до встречи с Виолой.

– Надо открыть подачу газа и проверить заслонку, – сказал Юлиан. – Ты отдыхай, я сам все сделаю и огонь разожгу.

Пока он возился у камина, Виола мурлыкала себе что-то под нос, с лица ее не сходила счастливая улыбка. Она подошла к проигрывателю и стала перебирать диски.

– Я поставлю музыку. Что бы ты хотел послушать?

Юлиан ничего не ответил, и она пробормотала: «А где

у меня?..» На глаза ей попался диск, он назывался: «Печаль и меланхолия. Музыка для струнных». Там было несколько мелодий Грига. Виола прикусила губу и бросила быстрый взгляд на Юлиана. «…Это вообще-то будет не очень честно… Правильнее бы поставить что-то веселое… И Жюлька будет сердиться… Он уже сегодня через это прошел… А зачем во второй раз…»

Но она продолжала рассеяно скользить глазами по именам композиторов. Вот и Григ. Виолончельная соната… Две элегии… Ее вдруг будто оглушило. Она положила диск на полку и подошла к балкону. Медленно заскользила раздвижная дверь, и вечернее небо брызнуло на нее мелкой россыпью звезд.

«Это же самый настоящий Freudian slip», [13] – прошептала она. Такие вещи случались с ней и раньше, но в этот раз она испытала почти мистический ужас от своей оговорки.

Элегия Грига, та самая мелодия, чье печальное легато уносило в поднебесье душу Инги, называлась «Последняя весна».

Она неожиданно почувствовала слабость и легкое головокружение. Повернула голову, еще раз взглянула на Юлиана. Он уже, посвистывая, ворочал кочергой полуобгоревшее «дрово»… Над синей гудящей линейкой потрескивали и рассыпались оранжевой канонадой искрометные ратники огня.