Александр Мелихов - Мудрецы и поэты

– Расплата ничего не доказывает. И вообще, напрасно он думал, что способен быть вместилищем чего-то похожего на убеждения. Конечно, нельзя в полете мотылька искать продуманности, но…

– Мотылька!.. – с горькой иронией воскликнула Иветта. – Да это для поэта высшая похвала!

– Сомневаюсь. Но, во всяком случае, незачем искать виноватых там, где имеет место схема «Мотылек и ураган». Или, еще точнее, «Младенец на проезжей части». Конечно, к Нордину не стоило относиться так серьезно, но время было уж очень серьезное… вопрос стоял буквально «жить или не жить», а это не располагает входить в чьи-то причуды… Впрочем, раз уж у нас возникла такая дискуссия, то… вы, я думаю, сами сможете оценить по достоинству несколько эпизодов из тогдашней биографии Нордина… кстати, это псевдоним, настоящая фамилия его Лошадко.

– Лошадка? – восторженно переспросила полная литераторша, с обожанием глядевшая на Виктора Сергеевича.

– Ло-шад-ко.

– Лошадко?

– Лошадко.

Витя Маслов с Иветтой уже стояли в центре полукольца, слегка отвернувшись друг от друга, словно Аполлон и Дионис.

– Нордин, – начал Витя Маслов, – вышел на литературную арену после разгрома «Народной воли», когда широкие слои интеллигенции были охвачены чувством бессилия, а следовательно, и разочарованием в общественных идеалах. Поэтому-то им и понадобились инъекции Вечного, Запредельного, Мечты и Восторга – их предшественники были вполне обеспечены и мечтой, и восторгом борьбы. Но, действительно, новое движение до некоторой степени было реакцией на засилье позитивизма, – стоит ли только говорить, что особенно остро в общественных идеалах разочаровались эгоисты, а в науке – невежды. Ключевые слова к судьбе Нордина – это «через край». Впечатлительный, как истеричная женщина, он подхватывался всеми ветрами эпохи и всюду летел через все границы. Читал он страшно много по страшному количеству вопросов, перелистывал страницы со скоростью ветра – и с такой же пользой. Всюду его губило это «через край». Возьмите любой тезис Нордина – он получен раздуванием до абсурда какой-нибудь вполне здравой мысли.

– «Тезис»… – почти простонала Иветта. – Это же поэзия, а не философия!

– Возьмите какую-нибудь здравую мысль… ну, например: чересчур беспокоясь о будущем, мы теряем все наслаждения настоящего. Раздуем – получится: важна лишь полнота мига. Это Нордин. Или: отношение к истине зависит от наших потребностей. Раздуем: истина есть прихоть мгновения. Или: познание во многом интуитивно. Раздуем: Логика – жалкая замена Прозрения. Можно продолжать без конца. И вот, этот господин восторженно приветствует революцию. Он учит оборванных голодных парней, вчерашних и завтрашних сыпнотифозных, ронделям и ритурнелям, заседает во всевозможных комиссиях губнаробраза – ведь каждый интеллигентный человек был на счету. И к нему прекрасно относятся в Рабисе, и в Профобре, и в ЛИТО, и в ИЗО, и в МУЗО, и даже в местном артистическом кафе «Конь блед»… или «Голубая собака»?., забыл… словом, какое-то крашеное домашнее животное. Короче говоря, «и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил». Его даже избрали почетным председателем губернского СО ПО, ему назначили акпаек – его остатки даже удавалось обменивать на одежду.

– Простите, пожалуйста, – тая от наслаждения и робости, переспросила полная литераторша, – что это такое: СО ПО?

– Союз поэтов, – отрезал Витя Маслов.

Про другие сокращения она спрашивать уже не посмела, а он не разъяснил наверняка нарочно: ему, мол, и в голову не приходит, что можно такого не знать.

– Продолжайте, пожалуйста, – сладко пропела полная литераторша.

– Продолжаю. Нордина пригласили обсудить меры по восстановлению промышленных предприятий. Он встал и обрушился на машинную цивилизацию, превратившую человека из царя Вселенной в смазчика поршней, – по его мнению, гораздо более в духе коммунизма пасти коз и жить милостыней. Потом рабочие подходили к завгубнаробразом и недоумевали, всерьез или нет говорит этот странный гражданин с длинными седеющими волосами. Вот вы бы на его месте что им ответили?

На наших лицах отразилось затруднение.

– Завгубнаробразом был тогда Лежаков… очень интеллигентный человек, он помогал Нордину, насколько это было возможно. Далее, в комиссии по организации массовых школ Нордин обратился к рабочему активу, умоляя ничему не учиться: только-де оставаясь детьми, пролетарии останутся носителями новой мистической истины и смогут возвести что-то отличающееся от старого мира. Что толку сбросить власть царей, если мы все равно остаемся под игом разума – этого обуживающего буржуазного начала? И призывал швырнуть буржуазный разум под копыта монгольской конницы стихийности. В народном университете Нордин провозгласил, что основой всякой культуры является какая-то всенародная мифология, и предложил внедрить ее в массы посредством сети древнегреческих орхестр, благодаря которым зрители и исполнители сольются в единое целое. Лежаков попросил Нордина пока воздержаться от этого, а лучше написать пьесу для массового празднования годовщины Октябрьской революции – и это было знаком доверия. Нордин ответил, что поэзия не поддается заказам, являясь таинством человеческого духа, но он все-таки попробует. И тут-то он тряхнул стариной Метерлинком: он изобразил человечество в виде компании слепых, которых ослепила блеском золота царица Тиамат. А исцелить слепцов могло только прикосновение к ранам забальзамированного Спасителя, которого таскают по земле Мойры. Дополнительная трудность была в том, что единственным зрячим среди них был грудной младенец, который зато не умел говорить и не понимал, кто такой Спаситель и зачем он нужен. Чтобы никто не усомнился, что младенец символизирует Пролетария, Нордин нарядил его в рабочую спецовку. Теперь вы понимаете, что при всей своей деликатности Лежаков схватился за голову?