Николай Крыщук - Кругами рая

ГМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ. СУПРУГИ ВНОВЬ НЕ НАХОДЯТ ОБЩЕГО ЯЗЫКА, НО ПРОИЗВОДЯТ ОБМЕН УЛЫБКАМИ

В первый момент Дуня испугалась. В дверь позвонили, хотя она никого не ждала, а Гриша открывал своим ключом. Но на пороге стоял Гриша, и это напугало ее еще больше, чем если бы звонивший оказался зловещего вида незнакомцем и туманно объяснил, что зашел посмотреть «одним глазком», как они тут устроились. Но все эти чувства тревоги и испуга были как будто намыты школьными красками на стекле и быстро исчезли.

– Что-нибудь случилось? Ты потерял ключ? – В голосе Евдокии Анисимовны не было строгого равнодушия, напротив, она была рада этому обычному и позабытому делу – встречать мужа. В борьбе с портретом был исчерпан, казалось, весь ресурс сложных чувств, после этого покой и любовь полагались ей.

– Да, – ответил Гриша и похлопал себя по карманам брюк. При этом с лица его не сходила ни к чему не относящаяся улыбка. Он оглядывался, словно в поисках знакомой вещицы, которая убедила бы его окончательно, что он дома. – То есть нет, – наконец произнес Гриша. – Просто решил позвонить. Как ты тут?

Чужестъ и необъяснимость улыбки были ничто по сравнению с этим вопросом. Дуня метнулась на кухню с легкостью, еще и для того, чтобы скрыть внезапно подступившие слезы.

– Чай будешь? – Дуня уже убирала лишнее со стола. – Батон у нас скоро станет дороже пирожного, дороже икры, – послала она из кухни веселый донос на инфляцию. – Я купила «Фетахи». Есть остатки малинового варенья. – Мимоходом она оценила свой внешний вид в стекле шкафа. Глаза светились, стоячий воротничок подчеркивал осанку – хоть сейчас на концерт.

Как хорошо, что она успела сбегать в магазин! Пустой стол был бы сейчас… Это даже невозможно себе представить. Последняя, непрощаемая обида, намеренное оскорбление, хуже – флаг, воткнутый на полюсе холода. Если уж он позвонил. Как будто ее что догадало. Надо же? Чай она налила, как Гриша любил, не до краев – на палец от края.

– Малиной напоили? – напевно бормотал в это время Гриша, снимая в прихожей плотные, не по сезону ботинки. И сам себе отвечал: – Малиной напоили. – Потом подошел к Дуне сзади, обнял ее и поцеловал в затылок.

Выпивши, он всегда говорил загадками. И хотя от него шел легкий запах коньяка, Дуня видела, что он не пьян. И все же была в нем какая-то странность, выражение лица, которое он словно позабыл оставить на улице.

– Странно, – сказала она, – когда ты позвонил, мне представилось, что в дверях покажется какой-нибудь незнакомый человек, улыбнется радушно и спросит: ну, как вы тут устроились? Типа, без меня?

– Курьезный фантом, – тихо сказал ГМ. – Или бандит.

– И вот вошел вдруг ты и почти так и спросил, – весело пояснила Дуня.

Только сейчас, сидя напротив Гриши, Дуня поняла, до чего она устала. Конечно, она мечтала о славе и признании, о выставках в Париже и Лондоне, всерьез думала иногда про себя, что она гений, обидно было. Но так и все хотя бы время от времени про себя думают. В последние месяцы она действительно писала картины как сумасшедшая, но на страсть гения это было не похоже. Да и потом – гений, не гений…

Если посмотреть объективно, она давно уже превратилась в кокетку без поклонников и в домохозяйку без хозяйства. В телезрительницу, вот в кого она превратилась. Там, в этом «ящике», были все ее герои и знакомые. Глядя на экран, она переживала положенные ей за жизнь сокрушения и влюбленности, радовалась появлению на свет новорожденного и тревожилась, когда тот болел.

Казалось, там продолжала совершаться настоящая, драматичная и, может быть, даже счастливая жизнь, но без нее. А она ведь уже почти поверила, что с ней и для нее. Какие-то девочки в белых фрачках, лосинах и цилиндрах танцевали перед ней, рабочие с руками хирургов и интеллектом нобелевских лауреатов завоевывали ее сердце. Там, в той жизни люди продолжали совершать измены, спасать детей от наркотиков, покупать мебель, справлять свадьбы и со счастливой улыбкой принимать в старости яд, и во всем этом она самым деятельным образом участвовала.

Она сватала и разводила, передавала записки и предавалась любви в римском саду. Баталов рассказывал ей вечерами о старой Москве, а Эдди Мерфи смешил и удивлял фантастическими перевоплощениями. Вуди Ален раз в неделю разыгрывал для нее комическую драму сексуально озабоченного невротика. Она могла бесконечно повторять понравившуюся ей шутку: «У тебя комплексов больше, чем у Кафки».