Николай Крыщук - Кругами рая

В ворохе коробок с дисками постояльца ждал сюрприз, который едва не отрезвил его. На одной из коробок было написано фломастером: «Приключения Грини».

– Оба-на! – сказал Алексей вслух. – Замел, называется, следы. Попал в самое логово. – Однако он не мог скрыть от себя, что находка ему скорее приятна.

В истории с Гриней Алексей сам до конца так и не разобрался. Виновником ее тоже был отец, который об этом, конечно, не подозревал. Отец вообще не думал о волнах, которые от него расходились, о том, сколько корабликов они увлекли, взволновали или же потопили. Почти наверное, что и сегодняшняя катастрофа произошла не по злой воле отца, а все от того же его ощущения невыносимой легкости бытия, и, значит, он снова неподсуден. От этой мысли Алексей скрежетнул зубами, и на глазах его выступили слезы.

После того как отец с пафосом и тонким удовольствием разгромил его рецензию, Алексей решил, что должен, хотя бы некоторое время, пожить отдельно. Ему хотелось самостоятельности и свободы. Надо было отпустить себя и посмотреть, что из этого выйдет.

Он снял комнату, часто ночевал у друзей, на послепремьерные фуршеты приходил уже разогретый, машинально остроумный и так же машинально покидал их с легкими женщинами.

Так катилось несколько недель. Рецензии прекратились, но редактор еженедельника был его другом. Как-то после очередного фуршета, с которого они вместе пошли в ближайшее кафе, Сашка предложил обмозговать ситуацию. Идея завести колонку фельетона принадлежала тоже ему. Алексей сразу согласился. Его образ жизни и настроение были конкретно фельетонные, перевоплощения не требовалось.

Вот тут он отпустил себя по-настоящему. Для большей свободы подписывался переставленными инициалами ГА, которые могли сойти за издевательское междометие. Дело не в том, что ГА стал беспощадно язвить власть. Он знал, что выпущенные в штабистов словесные пули те проглатывают как шоколадки и, улыбаясь, запивают их кислотой. Фельетоны были игрой не столько с властью, сколько с самим собой. Теперь Алексей мог как угодно выворачивать себя наизнанку, пользоваться сюжетами из своей жизни и при этом в шапке-невидимке бежать от собственной биографии.

Его герой-рассказчик даже не пытался вспомнить, какое на дворе тысячелетье, однако не от любовного, поэтического или алкогольного запоя, а потому что, будучи обломком имперского корабля, не желал знать, как там поживает его целое. Он дал отставку презренной власти, чтобы не чувствовать себя ее жертвой.

В этой роли он упоенно поэтизировал свою отверженность и провинциальность, скрывая обидчивую тайну под тайной смеха, шаржируя нетленную совковость новых отношений, переиначивая цитаты классиков на уличном жаргоне, разжигая костерки из вчерашних кумиров и поливая их клоунскими слезами. Пространство было насквозь продутым, шапка оставалась единственным другом и опекуном. Честной бедности он не стыдился, был добр, влюбчив и изворотлив в добывании куска хлеба. А если деньги падали с небес, он становился расточителен на манер цыганского барона, чтобы утро вновь встретить нищим и беззаботным. Алексей не заметил, как из этих легкомысленных упражнений появился вполне узнаваемый, постсоветский Чарли или городской юродивый, трогательно кощунствующий, горько философствующий, простодушный и бесконечно уязвимый.

Инициатива открытия Грини принадлежала опять же не ему. Героя для рисованных мультиков нашел в его фельетонах режиссер Каковкин и предложил делать еженедельную программу (семь минут) на местном кабельном канале. Гриней Алексея звали еще в школе, имя героя было принято. Профессору Григорию Михайловичу Гринину этот шут не мог нанести большого ущерба, а уж писателю Г. Михайлову – тем более. Да и аудитория у канала была невесть какая большая.

Внешностью Гриня шаржированно походил на Алексея. Озвучивал Алексей тоже сам, на слегка измененной скорости. В общем, продукт для канала получился сравнительно недорогой, однако и он существенно пополнил бюджет автора. Алексея устраивала роль полуузнаваемого анонима, ситуация регулярно нарушаемой и при этом необъявленной тайны (в титрах оставили инициалы, посчитав это одним из условий игры).

Просчет оказался в другом: он недооценил проворности коллег, того, что многие из них обладают нюхом не меньшим, чем герой Зюскинда, безошибочно распознавая в свалке массовой культуры неповторимый шифр личного запаха. На Гриню, вернее, на его автора началась охота.