Джулиан Барнс - Попугай Флобера

3. Что он не верил в прогресс. Я привожу в его защиту двадцатый век.

4. Что он недостаточно интересовался политикой. «Недостаточно» интересовался? Вы, по крайней мере, признаете, что интересовался. Вы тактично намекаете, что ему не нравилось то, что он видит

(верно) и что если бы он увидел больше, он, может быть, перешел бы на вашу точку зрения в данных вопросах (неверно). Мне следует сделать два заявления, из которых первое я приведу курсивом, поскольку вы, судя по всему, питаете к нему слабость. Литература включает политику, но не наоборот. Это немодная точка зрения как среди писателей, так и среди политиков, но вы меня простите. Литераторы, которые считают свое творчество инструментом политики, на мой взгляд, унижают литературу и безрассудно возвышают политику. Нет, я не говорю, что им следует запретить иметь политические взгляды или высказываться по политическим вопросам. Просто эту часть своей деятельности им следует называть журналистикой. Писатель, который воображает, будто роман — это самый эффективный способ политического высказывания, как правило, плохой романист, плохой журналист и плохой политик.

Дюкан следил за политикой пристально, Флобер изредка. Что вы предпочитаете? Первое. Кто из них был лучше как писатель? Второй. А каковы были их взгляды? Дюкан стал апатичным мелиористом; Флобер остался «возмущенным либералом». Это вас удивляет? Но даже если бы Флобер заявил, что он апатичный мелиорист, мой постулат остался бы прежним: какое забавное тщеславие — считать, что прошлое должно подтягиваться к настоящему. Настоящее оглядывается на какую-нибудь великую личность былых веков и раздумывает — был ли он на нашей стороне? Он хороший или плохой? Какой комплекс

неполноценности в этом сквозит: настоящее одновременно хочет снисходительно похлопать прошлое по плечу, оценивая его политическую приемлемость, но при этом — услышать от прошлого лестные слова, получить свою дозу сочувствия и пожеланий продолжать в том же духе. Если именно это вы подразумеваете под «недостаточным интересом» месье Флобера к политике, в таком случае, боюсь, мой клиент вынужден признать себя виновным.

5. Что он был против Коммуны. Выше я уже частично ответил. Однако следует учесть еще кое-что, некоторый причудливый душевный изъян моего клиента: он в целом был против того, чтобы люди убивали друг друга. Назовите это брезгливостью, но он такого не одобрял. Я признаю, что он сам никого не убил; более того, даже не пытался. Он обещает, что в будущем исправится.

6. Что он был непатриотичен. Позвольте мне коротко рассмеяться. Вот, так-то лучше. Мне казалось, в наши дни патриотизм не ценится. Мне казалось, мы все предпочтем предать свою страну, нежели своих друзей. Разве не так? Все опять переменилось? Чего вы от меня ждете? 22 сентября 1870 года Флобер купил револьвер; в Круассе он муштровал своих потрепанных мужиков в ожидании прусского наступления; он водил их в ночные патрули; он велел им застрелить его, если он попробует сбежать. Когда пруссаки пришли, он продолжал ухаживать за престарелой матерью; что еще он мог сделать? Разве что пойти на какой-нибудь армейский приемный пункт — но неизвестно, как бы они отнеслись к появлению 48-летнего эпилептика и сифилитика без всякой военной подготовки, если не считать опыта стрельбы по дичи в пустыне…

7. Что он стрелял по дичи в пустыне. Да елки же палки. Мы заявляем nolo contendere. Между прочим, я еще не закончил про патриотизм. Позвольте мне вкратце объяснить вам суть работы романиста. Что писателю сделать проще и удобнее всего? Принять то общество, в котором он живет: восхищаться его мощью, восторгаться его прогрессом, любовно посмеиваться над его причудами. «Я китаец не меньше, чем француз», — заявил Флобер. Но и не больше: родись он в Пекине, он, несомненно, расстроил бы и тамошних патриотов. Величайший патриотизм — сказать своей стране правду, если она ведет себя бесчестно, глупо, злобно. Писатель должен принимать все и быть изгоем для всех, только тогда он сможет ясно видеть. Флобер всегда принимает сторону меньшинства, сторону «бедуина, еретика, философа, отшельника, поэта». В 1867 году цыгане в количестве сорока трех душ разбили лагерь в Кур-ла-Рене и вызвали бурное возмущение руанцев. Флобер радовался цыганам и давал им деньги. Вы, конечно, захотите погладить его за это по головке. Если бы он знал, что тем самым зарабатывает одобрение будущего, он, вероятно, предпочел бы оставить деньги при себе.